Камни поют
Шрифт:
Забиться бы.
Не разговаривать.
Не смотреть.
Коляска стояла под козырьком над входом, но капли все равно попадали на теплое коричневое одеяло, которым были укрыты ее ноги. Смотрел и смотрел, как дождь растекался, пропитывал понемногу, но если так дальше продолжится, то почти наверняка вымокнет, будет холодным и тяжелым, неприятным. Решил вначале, что в коляске сидит маленький ребенок, девочка лет восьми. Только смутили короткие толстые руки возле лица – никогда не видел, чтобы так прижимали, так держали.
Не знаю,
У нее взрослое длинное и большое лицо, детское тело, потому и замер, когда увидел, но поздно: она заметила, но не приподняла головы, одними глазами посмотрела.
– Привет, – сказал.
– Привет.
У нее странный глухой голос, потом узнал – не потому, что простудилась, а всегда такой.
– Ты отсюда?
– Да.
– Я тоже теперь.
– Нравится?
– Да так, нормально. – Я пожал плечами. – Булочки вкусные вчера давали с маком. Поджаристые.
– А ты не ел такие раньше?
– Да нет. Там-то… там-то только хлеб был обычный.
(Потом Лис скажет: я тебя увидел очень худым, прозрачным, слишком маленьким для четырнадцати лет, потому пожалел. То есть не пожалел, конечно, а решил присмотреться повнимательнее. Поэтому про еду много спрашивал – а это, а это ты ешь? А пирожки? С чем больше любишь, с картошкой или с рисом и яйцом? Потом приносил много раз, всех в группе нашей кормил, я думал, его мама пекла или что-то вроде этого. Оказалось, в кулинарии покупал, но так только вкуснее – нет грустного, гнетущего, душу тянущего домашнего запаха, какой, бывало, чувствовался во всем, что приносила по праздникам Наташа. Воспитатели сквозь пальцы смотрели, хотя вообще-то не положено. Она приносила торты из печенья с вареной сгущенкой, взрослых тоже угощала. Почему-то они отказывались, отходили смущенно, хотя торты были очень вкусными, мы до крошечки с блюда подбирали.)
– Почему ты тут одна?
– А с кем надо?
– Не знаю… ну, с девочками. Девочки же все время вместе. Вместе ходят. В уборную там, всюду. С уроков отпрашиваются. А в каком ты классе?
Алена промолчала, повела бровями: потом я узнаю, что это у нее боль означает и нужно позвать кого-нибудь, чтобы сделали укол. Вслух она про боль тогда не говорила, и не заговорит никогда.
– Это что, секрет какой?
Снова зажмурилась.
Ладно, я решил, девочки иногда странные бывают, да и коляска эта, и руки, и ноги, и волосы, и…
– Хотел спросить, что с тобой случилось? Ты такая всегда была?
– Всегда, всегда была. Еще вопросы есть?
– Да. Сколько тебе лет?
– Двадцать семь.
В тот день, когда Лис пришел и позвал на прогулку к морю, мне уже пятнадцать исполнилось, а тогда было четырнадцать.
И я упал, нет, нет, не упал, просто отшатнулся. Она с нами жила, совершенно точно, ее наши же нянечки на улицу вывозили. А тут – взрослая, с ума сойти, двадцатисемилетняя. Почему? Не поверил, покачал головой.
– Хорош гнать, – сказал откровенно, – тебе, наверное, тринадцать. Или
Аленка промолчала, я немного обиделся – потом, потом узнаю, что она быстро устает от разговоров, может даже начать плакать.
– Леш, – окликает Лис, – о чем задумался? Мы автобус пропустили.
Моргаю, поднимаюсь с бордюра, что, взаправду пропустили?
Прости.
– Нет, ну ладно, шучу я, если бы автобус подошел, мы бы тебя растолкали, правда, Сонь?
Она кивает.
Никому и никогда, только Лису.
Ты знаешь, что ты волшебник?
Она ведь не слышит, когда обращаются, – даже когда приходит специальный педагог, который умеет учить таких детей, раскладывает перед ней предметы, пирамидки, кубики всякие, просит: Соня, возьми, пожалуйста, красное кольцо; Соня, возьми с ковра что-нибудь круглое. И она берет, но только как хочется самой, не круглое и не квадратное, а случайное. И даже тогда педагог ее почему-то не ругает, а снова и снова терпеливо повторяет – возьми с пола красное кольцо, Соня. Красное. Нет, красное. Потом педагог перестал приходить, а воспитатели с ней не занимались совсем. Про уроки не знаю, что ей в третьем классе делать? Надеюсь, они хотя бы не слишком ржут над ней.
Я иногда думаю: вдруг Соня просто не понимает, что такое красное? Хочет взять, хочет быть хорошей, полезной, правильной – но просто ей все равно, все одинаково? Ведь всматривается же она в землю, различает почки, косточки, насекомых, а они гораздо меньше и сложнее красного кольца, она наверняка скоро и сосну запомнит, и можжевельник, если Лис захочет? И уж точно отличит яблоню от груши? Может быть, ей просто неинтересно сидеть на ковре с педагогом и искать предметы?
Даже не знаю, если честно, как это она учится в третьем классе.
Я в третьем классе…
– Леш, ну ты снова задумался. А теперь на самом деле автобус едет, готовься. Знакомую увидел? Эту девочку?
– Да, знакомую. Ее зовут Алена.
– Алена. – Лис как-то странно смотрит на меня. – Хотел бы, чтобы мы ее с собой взяли?
– Ну а как, – я рассуждаю, рассудительно говорю, – на мне Соня, а ты должен будешь следить за всеми. Мы будем учиться разводить костры?
– Да, да. Конечно.
Он как-то растерянно заговорил, все оглядываясь на коляску Алены.
– Слушай, если ты думаешь, что мы на самом деле должны ее взять, тогда…
– Ну автобус подъезжает же, мы не успеем, – обрываю, хотя и невежливо, нельзя со взрослыми.
Но это же Лис. Он все-все понимает: даже когда я страшно невежливый, когда говорю мерзкие слова.
И сам первым двигаюсь к дороге, проследив, чтобы Соня тоже шла. В автобусе сажаю ее сразу, но перед тем, как дверь закрывается, успеваю в последний раз оглянуться на Алену – она что-то беззвучно кричит. То есть, наверное, и на самом деле кричит, но уже глуховато, через воздух и закрытую дверь шевелит губами: