Камрань, или Последний "Фокстрот"
Шрифт:
Вариантов не было никаких, а если и появлялись, то это был сплошной криминал. Подумалось, например, что если бы Самокатов умер, то вопрос решился бы сам собой. Некоторое время я размышлял о том, как приблизить это печальное событие. Я даже сходил к доктору и попросил дать мне какой-нибудь хороший порошок. Доктор не стал жадничать, но за неимением ничего лучшего предложил пурген. Я тоже не стал жадничать и взял не много – пару килограммов. Постоял, подумал… и вернул обратно. Заманчиво, конечно, если б Самокатов уже сегодня к вечеру умер от непрекращающегося поноса, но возникли вопросы технического плана – как ему такое количество порошка скормить, да
После долгих раздумий и сомнений я не стал брать грех на душу и решил всё же обратиться к командиру. Плотно прикрыв за собой дверь каюты, я рассказал ему о проблеме и о своих опасениях. Внимательно выслушав, командир мои опасения разделил, но проблемы здесь никакой не увидел. Более того, сказал, что сейчас всё решит и отправил ждать его в седьмом отсеке. Такая поспешность заставила меня вновь напрячься, и я уж было пожалел, что к нему обратился.
Но командир – он потому и командир, что найдёт выход из любого положения! Реакция на новые вводные у него была просто феноменальная. Случалось, что проблему ещё и сформулировать-то не успевали, а он уже начинал действовать. Вот и на этот раз, решив вдруг осмотреть корабль, командир вышел из каюты и двинулся по отсекам из носа в корму. По пути он выборочно проверял у матросов знание книжки «Боевой номер», служебных инструкций, а заодно и наличие в военных билетах необходимых записей. Скоро он оказался в седьмом отсеке и, когда дело дошло до Самокатова, словно ненароком выронил из его военного билета сложенную газетку. Тот её быстро поднял и принялся суетливо совать в карман. Командир заинтересовался, что это он там прячет и попросил дать посмотреть. Когда же из разворачиваемой газетки выпал злосчастный билет и, порхая, словно бабочка, стал медленно планировать на палубу, командир изобразил нешуточное удивление:
– Это что? Выиграл, что ли? А почему не хвастаешься? Ну-ка дай посмотреть!
Не найдясь, что ответить, Самокатов замялся, поднял билет и молча сунул его в протянутую руку.
– Ну и что тут у нас… – морща лоб, зашелестел газеткой командир. – О! Мотоцикл «Днепр»! С коляской! – улыбаясь, радостно воскликнул он.
– Ну поздравляю… Держи руку! – и, занеся для рукопожатия, вдруг руку опустил, посерьёзнел, нахмурил брови и подозрительно уставился на Самокатова:
– Чей? – в голосе командира уже звучал металл.
У Камаза не хватило духа сразу сказать, что билет его. Когда через мгновение он всё же решился, было уже поздно – командир не поверил. Пристально глядя в глаза, угрожающе поведя плечом, командир задал уже конкретный вопрос:
– Говори, у кого отобрал?!
И через мгновение, давая понять, что разговор по-хорошему сейчас будет окончен:
– Самокатов, в последний раз спрашиваю, чей это билет?
– Юшкина… – сипло выдавил из себя Самокатов, тяжко вздохнул и густо покраснел.
Глава 53 Бить иль не бить – вот в чём вопрос
Такие вот события предшествовали необъяснимой пропаже матроса на подводной лодке. Щекотливая история с лотерейным билетом благополучно разрешилась, и ничего вроде не предвещало беды. После экзекуции у командира Самокатов вернулся в отсек присмиревший и опущенный. К Вите никаких претензий не предъявлял. Не знаю, что сказал или пообещал ему командир, но я первый раз видел Самокатова в столь угнетённом состоянии духа. Всё, таким образом, складывалось
Обыскав весь корабль, озадаченный и в расстроенных чувствах, я побрёл к себе в седьмой отсек, заглядывая для очистки совести во все шхеры и закоулки, куда ещё могло бы затесаться человеческое тело. Я даже открыл холодильник в кают-компании, куда матрос целиком поместиться никак не мог, и вряд ли поместилась бы хотя бы его половина. Проходя через центральный пост, встав на карачки, я вновь заглянул в трюм, и тут мне показалось, что возле носовой переборки что-то неясно белеет.
Спустившись по трапу в сырую мрачную яму, я в полумраке различил бледную, словно застывшее привидение, фигуру. Это был Юшкин. Он сидел, безвольно свесив голову на грудь, прислонившись спиной к прохладной стенке провизионной камеры, и, как мне показалось, не дышал. На мой окрик Витя не отреагировал. В груди похолодело, стало страшно. Током пронзила мысль – повесился! Я опасливо тронул его за плечо – оно было тёплым.
– Жив! – выдохнул я и от души немного отлегло.
Издав звук, похожий на стон, Витя медленно поднял голову. На меня были обращены его большие слезящиеся глаза, полные тоски и отчаяния.
Какое-то время мы молча глядели друг на друга, и Витя как будто меня не узнавал. Потом, разлепив спёкшиеся губы, хрипло произнёс:
– А… Тащ лейтенант… – и грустно улыбнулся…
Наклонившись, я попытался заглянуть ему в лицо:
– Витя, ты почему здесь? Что случилось?
Глянув на меня непонимающе, Витя не ответил. Мутный взгляд скользнул в сторону и сфокусировался на точке прямо перед собой.
Я присел, разместившись на трубопроводе напротив.
Прошла минута, две… или пять. Витя не шевелился и ничего не говорил…
– Юшкин, кончай в молчанку играть! – решительно ткнул я его в бок, – Давай рассказывай! – и резко тряхнул за плечо.
Выйдя из оцепенения, Витя как-то странно, то ли с надеждой, то ли с недоверием посмотрел на меня, тяжко вздохнул и вновь попытался улыбнуться.
Тут я заметил, что в руке он сжимает остро заточенный штырь, сделанный из куска арматурной стали, сантиметров около тридцати длиной.
Мне стало не по себе. Не сошёл ли боец с ума? Не ткнёт ли он сейчас меня своей пикой?
Непроизвольно отстранившись, я подозрительно глянул на него.
– Витя, дай сюда… это… – я опасливо протянул руку, отстраняясь ещё дальше.
– Это… – неопределённо произнёс Юшкин, в недоумении посмотрел на меня, на страшное орудие в своих руках, протянул и разжал пальцы. Заточка звонко подпрыгнула на железном полу и покатилась к моим ногам. Я тут же прижал её ступнёй к полу.
– На кого собрался идти? – попытался я придать голосу лёгкий игривый тон. – Хряка решил завалить?
Витя моей игры не поддержал, нахмурился и отрицательно крутнул головой:
– Не… Самокатова… Под утро пойду приколю… Потом себя…
Витя проговорил это тихо, слабо, словно из последних сил, но в голосе чувствовалась твёрдая, какая-то обречённая решимость, и я понял, что он не шутит. Уставившись на Юшкина вопросительно, я открыл было рот, но не нашёлся что сказать и так и остался с отвисшей челюстью.
– Не мешайте только… товарищ лейтенант… Всё равно сделаю! Не могу больше… Всё достало… – в обращённых ко мне его больших и честных глазах плескалось безбрежное море безысходности.