Камушек на ладони. Латышская женская проза
Шрифт:
— Хотел тебе сказать, — продолжал кузнец, — то, о чем мы с тобой тогда в кузне говорили…
— О чем? — спросил Вилюм с таким равнодушным видом, что кузнец не стал продолжать. Чтоб не обрывать разговор на полуслове, они обсудили виды на сенокос, дни стояли — лучше не придумаешь, а по весне долго держался холод и было сухо, конюх считал, что на взгорках с косой еще делать нечего.
— Своей-то буренке я по горстке наберу, — говорил кузнец, и в голосе его звучала уверенность, что уж больше будет, чем по горстке. Вилюма, казалось, не очень заботили виды на сенокос. Он выглядел занятым.
Да, Вилюм был занят. Ровным шагом он поспешил в именье, где было спрятано Янкино ружье. Резво взбежал
На шкафчике больше не было ночных фиалок. У летних цветов короткая жизнь, потому они так и хороши.
Солнце на небе поднялось в самый зенит, и с синих высот лился зной. Барин, должно быть, сокрушается, что не может в воскресенье заставить людей работать. Самое время для сенокоса, все, что сегодня скосишь, завтра можно в сарай складывать. Когда Вилюм поселится в Каршкалнах, в такие дни он воскресенье соблюдать не станет. Священнику это не понравится, но разве священник станет зимой заботиться о скотине Вилюма? В такое время сено сохнет, как табак. А уж душистое… еще душистее, чем табак!
В этакий зной трудно было идти, и Вилюм с нетерпением всматривался в синюю кромку леса, а та все не хотела приближаться. Как доберется до нее, будут ему и тень, и прохлада.
В еще не скошенных лугах стрекотали кузнечики, к Янову дню они и появляются, будто ждут, когда трава настолько вырастет, что в минуту отдыха можно на нее и скрипку повесить. Но кратки радости в покосных лугах, скоро здесь будет голое место, и кузнечикам придется столкнуться со всякими опасностями. К осени они начнут забираться на деревья и кусты, чтобы их самые последние песни разнеслись далеко-далеко и на всю жизнь остались в памяти слушателей. Говорят: беззаботный как кузнечик. Да, возможно, этакому кузнечику и неплохо живется, что с того, что в конце концов придут зима и мороз, зато все лето он поет в свое удовольствие!
Наконец вот она тень, но ружье по-прежнему давило плечо. Вилюму хотелось поскорее сделать дело, ради которого он пришел сюда, но непреодолимое желание гнало его прежде завернуть в Каршкалны. Здесь он будет жить, здесь останется. Он миновал большой муравейник, где все замерло, видно, и муравьи чтили полуденный час. Невольно Вилюм помрачнел. Это же тот самый час, когда всяких духов, добрых и злых, выпускают на волю, и они стремятся делать свои дела, для которых и созданы.
Вилюм усмехнулся. Дело, которое он задумал, тоже было не из самых светлых, точно — нет. Но раз так, то чем скорее он его сделает, тем лучше. Пальцами, огрубевшими от работы, он ощупал карман, где лежало нечто, завернутое в носовой платок. Все было на месте.
Каршкалны находились в красивом месте. Вдоль сада тек безмолвный ручей. Вилюм вдруг ощутил жуткую жажду, нагнулся и с наслаждением попил из своего ручья, конечно, кому же еще он будет принадлежать? Старый лесник на том свете, он больше не придет сюда воду пить. А если и придет, то в ночь предков, и Вилюм не поскупится, накормит его. Он посмотрел на сарай — на крыше желтели драночные заплаты. Кажется, мастеровые из именья на славу постарались, и, когда во время долгих осенних дождей все стрехи протекут и начнут писать, в Каршкалнах сквозь крыши ни капельки не просочится. Как он, Вилюм, мог быть таким дураком и сознательно уклоняться от новой должности? Это вовсе и не должность, это вся дальнейшая жизнь, которую Вилюм теперь проведет в тени
Вилюм потрогал дверь дома. Она открылась легко, и из комнат, откуда пока не убрали опилки, повеяло приятным запахом леса. Пусто здесь было, словно выметено начисто, и Вилюму нелегко придется, пока все необходимое не будет стоять на своих местах. Он вошел в комнату. Здесь встанет кровать, а сюда он хотел бы шкаф, точь-в-точь такой, как видел у поместного столяра, из желтого ясеня, с резным верхом. В нем будет висеть свадебный костюм Вилюма, щедро присыпанный весенним багульником — весенний-то самый крепкий! — чтобы моль не съела. Свадебный костюм, это мужчине на всю жизнь, потом он сможет ходить в нем и в праздники. И еще там будет одежда лесника и его зеленая шляпа, и ружье он тоже станет держать в шкафу, не так, как Янис из именья, — тот просто его на стенку вешает. Конечно, — в шкафу, и под ключом, много ли надо, чтоб беда стряслась, детишки расшалятся, доберутся до него…
Ну, и еще, конечно, там повесят Юленькины платья. У них всего будет вдосталь, и мяса, и колбас, копченных в трубе, а в амбаре — хлеб в закромах, чтоб, когда придет на землю корыстная зима, не пришлось печалиться о пропитанье и сосать лапу, как медведь в холодной берлоге. И тепло им здесь будет, тепло, как у Христа за пазухой, Вилюм загодя напасет самых лучших дров, которые будут гореть в печи с гулом, сухие, как лучина. Птицы зимой будут кружить над Каршкалнами, холода настанут такие, что, может, и ручей замерзнет, а они будут в тепле и достатке. А если забредет сюда какой-нибудь волк, Вилюм его спокойно из своего ружья — хлоп! — и серый лежит лапами кверху! И в санях у него тогда появится волчья полость, не хуже, чем у барина в именье.
Ружье! Вилюм сразу пришел в себя от ярких снов наяву и провел ладонью по лбу.
Что он медлит? То, ради чего пришел сюда, еще не сделано!
Вилюм решился и вышел во двор, хотя глазам его жаль было расставаться с комнатой, которую он в своем воображении уже обустроил для долгой и счастливой жизни. Казалось, вот закроет он дверь, и останется без присмотра и застеленная белым постель, и шкаф с резным верхом, и комод, где хранятся самые ценные вещи, так как в шкафу не для всего места хватит. Вилюм опять был во дворе, в обыденном мире. И тот принял Вилюма словно пылкая жена, обняв горячими солнечными руками. В висках сразу застучала молоточками кровь, и ремень от ружья врезался в плечо. Вилюм глянул на окно дома, странно, что не стоит на нем мирта в широком горшке, в комнате он будто бы чувствовал ее запах. Это — Юленькина, на невестин венок. Ах, ерунда, Юленькина мирта растет в именье, а здесь со временем появится совсем другая, которая потом украсит фату дочерей Вилюма.
Э-э, все это еще в Божьей воле.
Вилюм подумал так, когда проходил мимо распахнутой двери хлева: внутри ничего видно не было, кроме прошлогодней соломы. Ни корова не замычала ему навстречу, ни курица не заквохтала, только что снеся теплое яйцо. Да, все пока в руках Божьих, потому и надо молиться, чтобы все обошлось. Вилюм опять вспомнил, что должен делать, и его снова охватила робость. Он вознамерился проскользнуть между двумя большими господами. Не с честными намерениями он шел сюда… но раз не было иного пути? Право же, не было! Вилюм обратил взор к небу, неизвестно что желая увидеть там, но сейчас же опять потупился.