Канарец, или Книга о завоевании Канарских островов и обращении их жителей в христианскую веру Жаном де Бетанкуром, дворянином из Ко, составленная монахом Пьером Бонтье и священником Жаном Ле Веррье

Бонтье Пьер

Кризис XIV в. резко усилил восприятие европейцами своего пространства – христианского Запада – как юдоли скорби, как земли, где они осуждены на физические и душевные страдания. Масштаб природных и социальных бедствий и их повторяемость укрепляли у людей ощущение неустойчивости самого порядка человеческого существования и ощущение беззащитности перед буйством внешних сил. Эти ощущения обострялись по мере того как основные институты, призванные защитить средневекового человека от превратностей окружающего мира, защитить и физически, и психологически, – церковь, государство, община, профессиональная корпорация – демонстрировали свою неспособность справиться с волнами катастроф. И как следствие сами эти институты утрачивали свой авторитет и погружались в кризис. Католическая церковь переживает в XIV в. один из тяжелейших этапов в своей истории [14] : длившееся большую часть столетия Авиньонское пленение пап (1309 – 1377 гг.) сменяется Великой схизмой (1378 – 1417 гг.). В глазах многих европейцев, воспринимавших бедствия XIV в. как небесное наказание за человеческие грехи, Церковь предстает частью этой греховности: она уже перестала быть хранительницей духовного здоровья христиан, она обмирщилась, увлекшись накоплением богатств, борьбой за власть и забыв о долге перед своей паствой. Она то выполняет волю королей Франции, то раздирается соперничеством партий и честолюбивых прелатов. Дискредитация Церкви создает духовный и психологический вакуум, который верующие пытаются заполнить

самыми разными способами – паломничеством к святым местам (число их резко возрастает), обращением к древним христианским способам избавления от греховности (флагеллянты) и к мистическим учениям (Мастер Экхарт и др.). Растет популярность нищенствующих монашеских орденов с их проповедью аскетизма, особенно францисканцев, распространяются еретические движения эгалитаристской ориентации (лолларды), находят большой общественный отклик идея «деполитизации» Церкви (Джон Виклиф [15] ) и идея церковной реформы (соборное движение).

14

См. об этом: Cantor N.Op. cit. P. 496-498; OzmentS.E.The Age of Reform, 1250 – 1550: An Intellectual and Religious History of Late Medieval and Reformation Europe. New Haven; London, 1980. P. 158-164.

15

См. о нем: Kenny A.Wyclif. Oxford, 1985.

Государственная власть также слабеет. XIV век – время хронической политической нестабильности на средневековом Западе. Ускоряется процесс диссипации Священной Римской империи. Французская монархия испытывает серию потрясений – от попытки Генеральных Штатов в 1358 г. установить над нею свой контроль (Великий мартовский ордонанс) до феодальной анархии при Карле VI. Постоянные государственные перевороты сотрясают итальянские города-государства.

Этот системный кризис объясняет, почему XIV век оказывается одним из самых «бунташных» в европейской истории [16] . Локальные протестные движения, характерные для предшествующих столетий, уступают место массовым крестьянским и городским выступлениям – от Фландрского восстания 1323 – 1328 гг. до Жакерии 1356 – 1358 гг. и восстания Уота Тайлера 1381 г., от движения Кола ди Риенцо в Риме в 1354 г. до «мятежного шестилетия» 1378 – 1383 гг., когда волнения охватывают 12 городов Франции, а также Гент, Данциг, Брауншвейг, Любек и, конечно, Флоренцию. И наконец, это столетие переживает мощный взрыв преступности, особенно в период Столетней войны, – серьезная проблема для общества, издавна привыкшего к насилию.

16

См.: Fourquin G.Les soul`evements populaires au Moyen-Age. Paris, 1972; Mollat M., Wolff Ph.Ongles bleus, Jacques et Ciompi. Les revolutions populaires en Europe aux XlVe et XVe si`ecles. Paris, 1970.

Итак, XIV век породил достаточно мотивов для бегства средневекового человека из своего – европейского – пространства, становившегося для него все более некомфортным. Но особо некомфортным оно оказалось для мелкого и среднего дворянства. Процесс ухудшения имущественного статуса рыцарского класса активно шел еще в последней четверти XIII в., когда взлет цен и прогрессировавшая инфляция значительно снизили реальную стоимость феодальной ренты, как правило выплачивавшейся крестьянами в фиксированных размерах, освященных обычаем. Вот почему мы обнаруживаем уже в тот период постоянные попытки сеньоров незаконно увеличивать объем крестьянских платежей и повинностей, часто путем фальсификации документов, а порой и с помощью прямого насилия. Кризис XIV в. нанес по рыцарству еще более сильный удар. Резкое сокращение численности класса сельских производителей ограничило для сеньоров возможности экономического давления на крестьянство: стоимость крестьянского труда возросла, и это еще более снизило их доходы. Одним из самых очевидных выходов из такой ситуации для рыцарства была война. Для английских баронов французского происхождения воспоминание об утраченных во Франции богатых фьефах стало не последним мотивом для участия в Столетней войне – как для английских, так и для французских сеньоров она во многом явилась попыткой решить проблемы, с которыми столкнулся феодальный класс в целом. Однако как раз эта война и оказалась тем историческим рубежом, за которым последовал окончательный упадок европейского рыцарства. Появление в первой половине XIV в. на полях сражений длинного уэльского лука, пробивавшего рыцарские доспехи [17] , лишило тяжелую рыцарскую конницу ее прежней роли ударной силы европейских армий, и она была вынуждена уступить эту роль пехоте и легкой кавалерии [18] . Битвы при Куртре (1302 г.), Бэннокберне (1314 г.), Моргартене (1315 г.), Креси (1346 г.) и, наконец, Пуатье (1356 г.) продемонстрировали, что рыцари утрачивают ту самую военную функцию, которая составляла социальный смысл их существования, – функцию защитников христианского мира, проливающих кровь ради торжества истинной веры [19] К концу Столетней войны основным сегментом западноевропейских армий становятся уже наемные отряды [20] .

17

См.: Cantor N.Op. cit. P. 467; Verbruggen J.F.The Art of Warfare in Western Europe during the Middle Ages: From the Eighth Century to 1340. 2 ^nded. Woodbridge, 1997. P. 171 – 172.

18

См.: The New Cambridge Medieval History. P. 350; McKisack M.The Fourteenth Century: 1307 – 1399. Oxford, 1959. P. 39; Verbruggen J.F.Op. cit. P. 111.

19

См.: Atzbach R.Ritter. Die militia Christiana als Lebensform im Mittelalter //Ritter, Burgen und D"orfer: Mittelalterliches Leben in Stadt und Land. T"uchersfeld, 1997. S. 48 – 51; Hechberger W.Adel, Ministerialit"at und Rittertum im Mittelalter. Oldenbourg; M"unchen, 2004.

20

См.: Cantor N.Op. cit. P. 515; Contamine Ph.War in the Middle Ages. Oxford, 1984. P. 150 – 165; McKisack M.Op. cit. P. 234.

Это ощущение невостребованности рыцарства в новых условиях оказывается тем более острым, что вместе с потерей своей социальной роли этот слой теряет и свою политическую роль в обществе. Будучи прежде силой, без которой государство и монархи не могли обойтись, теперь он утрачивает рычаги давления на власть, которая уже не так зависит от его услуг, как прежде. Вот почему для европейского рыцарства XIV век явился подлинной трагедией. Именно рыцарство, как никакую другую социальную группу, это столетие бедствий поставило

перед историческим выбором – уйти или измениться, приспособившись к новым условиям.

Положение рыцарства осложнялось и тем, что, оставаясь частью элиты, оно было обязано поддерживать свой благородный статус (иметь соответствующую одежду и доспехи, коня, оружие, оруженосцев и т.д.). Однако теперь сделать это было весьма непросто из-за серьезных трансформаций в средневековой экономике. К концу XIV в. сельское хозяйство постепенно и медленно выходит из состояния кризиса, и это меняет ситуацию на рынке. Рост производства в условиях демографического спада приводит к изменению баланса спроса и предложения: в отличие от конца XIII в. предложение начинает значительно превышать спрос, что обуславливает падение цен на товары аграрного сектора. В первую очередь это оказывается выгодным основным рыночным потребителям сельскохозяйственной продукции – быстро растущим европейским городам. Средние городские слои получают возможность тратить гораздо больше на приобретение других предметов потребления, что в свою очередь стимулирует развитие новых отраслей производства, экономическую специализацию регионов (масло-молочное производство в Скандинавии, овцеводство и льноводство в Англии и т.д.) и интенсификацию торговли. В этих условиях неизбежно возникают новые стандарты принадлежности к элите, новые критерии роскоши и престижного потребления. Расходы феодалов на поддержание благородного статуса резко возрастают как раз тогда, когда доходы большинства из них сокращаются. Многие рыцари сталкиваются с реальной перспективой дерожеанции и перехода в разряд производителей или социальных маргиналов.

Безусловно, часть рыцарского класса пытается, порой успешно (как джентри в Англии), вписаться в новую экономическую ситуацию, перестраивая свое хозяйство и активно вовлекаясь в торговлю. Однако в целом этот класс попадает в глубокий кризис, теряя свое прежнее место в обществе [21] . Многие его представители, стремясь найти выход из возникшего тупика, прибегают к традиционному для средневекового человека, и особенно для рыцаря, способу – отправляются в странствие. В таком контексте Великие географические открытия и колониальные захваты в XV – XVI вв. можно расценивать как бегство рыцарства – обреченной на гибель социальной группы – от грозящей ему исторической участи. Не крестьянство и даже не городские слои, но прежде всего мелкое и среднее дворянство становится движущей силой европейской заморской экспансии XV – XVI вв. Именно из их среды выходит подавляющее большинство португальских капитанов XV в. – от Жуана Гонсалвиша Зарку Антониу Фернандиша и Тристана Ваша Тейшейры до Бартоломеу Диаша и Вашку (Васко) да Гамы.

21

См., напр.: Mox'o S.De la nobleza vieja a la nobleza nueva. La transformaci'on nobiliaria en Castilla en la Baja Edad Media // Cuadernos de Historia. 1969. № 3.

Куда же устремлялся средневековый человек в надежде обрести земной рай? Как мы уже сказали, «точка прибытия» могла находиться только вне пределов западного мира. В начальную эпоху крестоносного движения эту роль выполняла в первую очередь Палестина, Святая Земля, которая мыслилась одновременно и как место спасения, и как средоточие невероятного богатства. Это соединение в идеальном пространстве материального и духовного блаженства было свойственно и XIV в. Однако направление его поисков теперь изменилось.

Пионеры Великих географических открытий в XV в. тратили всю свою энергию на то, чтобы как можно дальше продвинуться вдоль западного побережья Африканского континента [22] . Вызывает удивление это настойчивое стремление пробиться – вопреки ветрам и встречным течениям, с которыми едва справлялись средневековые барки и варинеллы, – в совершенно незнакомый регион, в моря, которые, согласно средневековым представлениям, либо кишели чудовищами, либо «вечно кипели на солнце». В исторических условияхXVb. выбор этот, однако, был вполне осознанным и логичным. Он открывал европейцам единственно возможный путь к цели, которой они пытались достичь, оставался единственно возможным способом найти то место, где реализуется их мечта об иной жизни.

22

См.: Salentiny F.Die Gew"urzroute. Die Entdeckung des Seewegs nach Asien; Portugals Aufstieg zur ersten europ"aischen See– und Handelsmacht. K"oln, 1991.

История средневекового Запада начиная с VIII в. – это история постоянного противостояния с мусульманской цивилизацией. Их главным полем битвы являлось Средиземноморье. В отличие от периода наступления христианского мира в эпоху Крестовых походов XIV век оказался, наоборот, временем исламского контрнаступления: к 1291 г. крестоносцев изгоняют из Палестины, экспедиции в Северную Африку терпят неудачу. Но самая главная угроза исходит из Малой Азии. В 1354 г. турки-османы начинают успешную агрессию на Балканах. Они лишают Византийскую империю практически всех ее владений и в 1394 г. осаждают Константинополь, а в первой половине 1390-х гг. завершают завоевание Болгарии. Попытка христианского мира совместными усилиями остановить турецкую экспансию, организовав в 1396 г. крестовый поход, заканчивается страшным разгромом под Никополем. Даже на Пиренейском полуострове после блистательных успехов XIII столетия Реконкиста приостанавливается, и арабы продолжают удерживать его южную часть (Гранадский эмират) и контролировать Гибралтарский пролив. Таким образом, к началу XV в. Европа оказывается плотно обложенной мусульманами с юга и юго-востока, а Крестовые походы утрачивают прежний смысл: ныне их цель не обретение Земли обетованной, но защита от наступления ислама. Мечта уступает место реальности: идея завоевания Палестины и Египта, совершенно иллюзорная в тех внешнеполитических условиях, вытесняется на обочину европейского «горизонта ожидания».

В этой геополитической ситуации резко возросла потребность христианского Запада в союзниках. Эта потребность, существовавшая и прежде, воплотилась в мечте о государстве, расположенном за пределами исламского «железного занавеса», которое, с одной стороны, является христианским или готово стать таковым, а с другой – могущественно и очень богато. Мечта о далеком христианском народе, с которым уже давно утеряна связь, стала источником возникновения легенды о царстве пресвитера Иоанна [23] . Первоначально в Европе считали, что царство это находится где-то в глубинах Азиатского континента – или в Центральной Азии, или на Дальнем Востоке. Легенда о царстве пресвитера Иоанна приобрела особую популярность на завершающем этапе Крестовых походов (XIII в.), когда христиане начали проигрывать кампанию за Ближний Восток и до них начали доходить слухи о монгольских завоеваниях. Однако путешествия Плано Карпини в 1241 – 1247 гг. и Марко Поло в 1271 – 1295 гг. продемонстрировали людям Запада, что монголы едва ли могут претендовать на роль их пропавших братьев по вере. В XIV в. информированность европейцев об Азии достигла такого уровня, что они уже не питали надежды обнаружить там обширное и могучее христианское государство. Поскольку географические представления того времени ограничивали земную твердь пространством Старого Света, на роль континента, где могло существовать такое государство, претендовала только Африка. Стремление найти царство пресвитера Иоанна и таким образом обойти исламский мир с фланга, зажав его в клещи, оказалось одним из основных мотивов для европейских мореплавателей XV в., упрямо двигавшихся на юг вдоль берегов Западной Африки.

23

Об этой легенде см. литературу в сн. 301 к тексту «Канарца».