Канареечное счастье
Шрифт:
Восемь моих невест
Три деревни — два села,
Восемь девок — один я,
Куда девки — туда я…
Если говорить правду, меня уже с юности влекло к семье. Еще в бытность мою гимназистом четвертого класса сделал я попытку выйти наконец из холостого состояния. Но увы — попытка не увенчалась успехом.
Помню, провожал я из гимназии Зою Перепелицыну — барышню хрупкую и изящную, в беленькой гимназической пелеринке.
— Зоя! — сказал
А на следующий день отец, придя со службы, вызвал меня в свой кабинет.
— Разоблачайся, — сказал он деловым голосом. И снял со стены плетку.
Потом он стиснул мою голову между колен и отсчитал двадцать ударов. В душе моей был ад и смятение, но я не уронил ни одной слезинки.
«Грубый и бессердечный человек, — думал я, заглушая рыдания. — Сам женат, а другим не позволяет».
После этого случая сестры меня долго дразнили женихом.
— Жених пришел! — кричали они.
И старшая сестра Лиза патетически восклицала:
— Гряди, жених! Гряди, жених! — и заливалась смехом.
А я сжимал кулаки и думал:
«Брошу гимназию и женюсь. Назло им женюсь. И возьму в жены семидесятилетнюю старуху. Пускай отец упадет на колени и будет просить:
— Не женись, сын мой! Не губи свою молодость!
Я горько усмехнусь и скажу:
— Разрешите представить вам мою невесту, родившуюся в тысяча восемьсот пятьдесят шестом году.
И тогда сестры со слезами бросятся мне на шею.
— Брат, опомнись! — воскликнут они. — Что ты делаешь, брат?
— Прощайте, — грустно отвечу я. — Теперь я принадлежу только этому подобию женщины. Только ей посвящу я все свои силы… Утром буду варить ей манную кашу, а вечером завивать ее парик».
Однако мечты остались мечтами. Гимназии я, конечно, не бросил и, влача за собой постоянный груз осенних переэкзаменовок, медленно подвигался к концу. Вот тут-то и надлежало мне вторично стать женихом. Но как и в первый раз, к сожалению, неудачно.
Однажды, придя домой из гимназии, я удивился, встретив в прихожей вместо обычно ворчливой Марфы розовощекое и юное существо с весьма пикантным и вздернутым носиком.
— Наша новая горничная Люба, — сообщила мне мать официальным тоном.
Но я уже горел и пылал подобно зажженному факелу.
— Люба, — шептал я у себя в комнате. — Какое прекрасное имя Люба. Люба — значит любовь…
И любовь уже росла во мне с молниеносной скоростью, как деревце факира, выращенное им из собственного живота. За обедом я мало ел и вместо бифштекса подцепил вилкой салфетку. А за десертом долго жевал дынную корку и не спускал глаз с объекта моей любви. Она то входила, то выходила, мелодично позванивая посудой.
«Звон кастаньет, — грезил я. — Севилья…»
И рисовал себе картину знойной Испании, где дерутся рыцари и быки. И когда после ужина, столкнувшись с ней в темной
— Любишь? — спросил я прерывистым шепотом.
— Страсть как я к вам неравнодушна, — ответила она. — Вы очень интересный мужчина.
Голова моя закружилась, сладко заныло сердце, и, помню, я не спал всю ночь, мечтая о счастье. А утром, войдя в кабинет отца, я твердо и лаконично сказал:
— Отец, считаю своим долгом тебе сообщить… На днях я буду жениться.
— Так, хорошо, — сказал отец и щелкнул на счетах. — Морозовские в тираж…
— Женюсь, — повторил я слегка задрожавшим голосом.
Отец приподнял голову.
— Что тебе? — спросил он нетерпеливо.
И, собрав все силы, я залпом проговорил:
— Хочу связаться брачными узами.
В глазах у отца зажглись знакомые мне искорки. Он протянул руку. И когда на звонок явился старый служитель, отец кратко сказал:
— Связать его и выпороть на конюшне.
Так печально закончилась моя вторая попытка. Мне оставалось только безропотно подчиниться. Но в душе тлела неугасимая надежда: вот только окончу гимназию, а там полный простор… И, Боже мой, какой это был радостный день! Фуражка с синим околышком казалась мне верхом совершенства. Закурив сигару толщиной с печную трубу, я в первый раз отдался приятному сознанию полной, безграничной свободы.
«Захочу, женюсь, — думал я. — Захочу, повешусь… Никто не смеет мне запретить».
Опьяненный сладкими грезами, бродил я. И вот я встретил ее… Она была монашкой из окрестного монастыря — строгая, молчаливая девушка в черном клобуке и в бязевой рясе. Я увидал ее на паперти собора и здесь же решил — без нее жизнь моя будет разбита. Но согласится ли она покинуть свой монастырь? А что, если не согласится? Что, если не отпустит ее мать игуменья?.. О, я упаду на колени и буду умолять святую женщину.
«Поймите! — воскликну я. — К этой девушке я питаю самые возвышенные чувства». — И тогда мать игуменья…
Впрочем, уже на следующий день извозчик подвез меня к стенам обители. Не буду описывать, как меня встретили. Расскажу только, как меня провожали.
— Таких надо в три шеи отседова, — кричала вдогонку мать игуменья. — Я и папеньке вашему пожалуюсь. Ишь какой змей-искуситель!
Все было кончено. Грустный и угнетенный, возвратился я домой и, пройдя к себе в комнату, заперся изнутри на задвижку.
«Чем бы застрелиться?» — думал я, оглядываясь по сторонам.
Полчаса ломал я голову над этим роковым вопросом. Но оружия не находилось. Оружия не нашлось и в последующие за этим дни. И вообще, я постепенно успокоился. Между тем настал долгожданный день моего отъезда в университетский город. Отец призвал меня в свой кабинет и необычно мягко заговорил.