Кандидат наук(Повесть, отчасти сатирическая)
Шрифт:
И Подсушка сделал то же самое: «Бить!»
После таких жестов, утверждающих обоюдное согласие, Карп Степаныч дал прочесть уже заявление. Подсушка прочитал. Начальник жестом показал, что надо расписаться. И немедленно под заявлением оказались две подписи, еще вчера проставленные в скобках.
— Честный человек не должен об этом молчать, — сказал теперь вслух Карп Степаныч.
— Именно, — подтвердил Ираклий Кирьянович.
Но тут произошло нечто необычное. За перегородкой, там, где входили все четыре работника Межоблкормлошбюро, заскрипела дверь: кто-то вошел. И вдруг уже в их кабинете появился бухгалтер Щеткин и сказал, запыхавшись и волнуясь:
— Прошу
— Это что значит? — вопросил басом и с соответствующим сопением Карлюк. — Где вы были?
— Дома. Дома был. Только сейчас вошел.
— Не может того быть! — возмущался начальник.
— Клянусь! — воскликнул Щеткин.
После этого Карп Степаныч, обращаясь к Ираклию Кирьяновичу, тихо произнес:
— Эх, вы!.. Р-растяпа!
А тот действительно в расстройстве совсем упустил из виду — сел за стол бухгалтер или нет.
Щеткин же ничего не понял: то ли начальник обвиняет Подсушку в либерализме насчет опоздания служащих и невыполнении внутреннего распорядка, то ли это продолжение начатого ранее разговора между ними. Черт их поймет! Щеткин сильно осерчал. И сразу же выпалил:
— Так нельзя. Вы часто даже не замечаете — есть я или нет… А проходите мимо ежедневно. Я человек!
Карп Степаныч сначала удивился, потом тоже осерчал и воскликнул:
— Как вы смеете?!
— Так вот и смею. Не буду я у вас работать!
— По какой причине, смею вас спросить? — уже с ехидцей проговорил Карлюк.
— По двум причинам, — ответил Щеткин и сел бесцеремонно против Карлюка. — Первая: я человек. Вторая: не вижу пользы от всей вашей, а следовательно, и моей работы.
Карп Степаныч встал. Ираклий Кирьянович сел. Потом Карп Степаныч сел, а Ираклий Кирьянович встал. Щеткин же как сел, так и сидел. Карп Степаныч обратился к Ираклию Кирьяновичу:
— Что это значит?
— Что это значит? — спросил в свою очередь, рикошетом, Ираклий Кирьянович у Щеткина.
— Это значит, что хотя я смирный и робкий человек, но честный. — У Щеткина тряслись руки от волнения.
Карп Степаныч встал и отошел к столу Подсушки, Оба они там посмотрели друг другу в глаза, поняли друг друга без единого слова, и начальник сказал просто и спокойно:
— Пишите заявление.
— Не снимаете, значит?
— По собственному желанию уйдете. И характеристику получите… хорошую.
Щеткин встал в полном удивлении: фуражка выпала у него из рук, но он этого не заметил и наступил на нее.
— Не удивляйтесь, товарищ Щеткин. Не удивляйтесь, — повторил Карп Степаныч. — Все просто. Вы у нас работали четыре месяца. Мы не поняли друг друга. Вот и все. Но в вас я ценю именно человека… смелого и… все такое… трудолюбивого и… все прочее.
В тот же день Щеткин написал заявление об уходе. Все обошлось хорошо. Карп Степаныч не любит ссориться.
Затем Карп Степаныч поручил Подсушке подыскать подходящую кандидатуру на место Щеткина. И они приступили к очередной работе. Ираклий Кирьянович чистил чернильную крышечку, готовясь к очередному турниру.
И день кончился так же, как и обычно: они снова не смогли вырваться с работы раньше половины седьмого. Но, уходя, оба вдруг помрачнели.
— Егоров, — сказал Карп Степаныч.
— Егоров, — сказал и Ираклий Кирьянович.
Это значило, что мысли каждого занимала та же самая личность. И что они так испугались этого Егорова?
Чтобы ответить на этот вопрос, надо знать всю жизнь Карпа Степаныча Карлюка. Но об этом несколько
Глава шестая
ДВА ДРУГА
В то время, когда Карлюк сидел за вечерней трапезой, Филипп Иванович Егоров стоял на перроне вокзала в ожидании поезда. Он прохаживался по перрону, время от времени поглядывая на часы. Было семь вечера. Никаких вещей, кроме полевой сумки, у него не было. Он ждал профессора Масловского.
Подошел поезд из Одессы, и Егоров заторопился, почти побежал к вагону номер пять. Он был уверен, что профессор, приехал в мягком вагоне. Пассажиры выходили один за другим, но Масловского не оказалось. «Значит, задержался», — подумал Филипп Иванович и направился вдоль поезда к выходу в город. И вдруг он увидел: у самого заднего вагона мелькнул плащ Масловского. Он тряс руку пожилого колхозника (видимо, попутчика по вагону) и что-то горячо говорил. Филипп Иванович заспешил к профессору. Но тот уже широко зашагал от поезда, проскочил выход, решительно открыл дверцу такси и помахал шляпой колхознику, все еще стоявшему на перроне. Филипп Иванович спешил, проталкиваясь в потоке выходящих пассажиров, и крикнул:
— Герасим Ильич!
Но его возглас слился с паровозным гудком. Дверца захлопнулась, и автомобиль, набирая скорость, сразу скрылся из глаз.
Филипп Иванович вскочил в первый же трамвай и помчался по следу профессора. Минут через двадцать он был уже в квартире Масловского.
Дверь открыла ему домашняя работница, Мария Степановна, рослая, сухая, сморщенная старуха, обвязанная цветастым платком.
— Дома? — спросил он у нее.
Та удивленно посмотрела на него и сказала:
— Э! Да вин после поезда ще часа два буде блукать. Такой уж… — Она махнула рукой и добавила: — Шалопутный!
— Не очень лестный отзыв, — сказал, улыбаясь, Филипп Иванович. — А я, значит, попал на ложный след.
— Ему хучь кол на голови теши — не поест, не попьет вовремя.
— Пойду распутывать след.
— Ну иди, иди… Да гони ты его в шею домой. Ведь голодный небось. Не задерживай, смотри! — сказала она строго и погрозила пальцем.
Филипп Иванович пошел на опытное поле института. И не ошибся. Герасим Ильич стремительно шагал по дорожкам меж делянок, а молодой научный сотрудник еле поспевал за ним. Филипп Иванович догнал их и пошел позади.