Каникулы с дядюшкой Рафаэлем
Шрифт:
— Польку на два.
— А марш?
— Тоже на два.
— Вижу, ты вперёд подвигаешься, — похвалил он меня. — В мою книжку заглядывал?
— Заглядывал.
— Хорошая книжка… По ней мальчуган вроде тебя многому научиться может. Не врёшь, в самом деле заглядывал?
— В самом деле…
Он улыбнулся мне и дальше было пошёл, но вдруг вспомнил о чём-то.
— Послушай-ка! А тебе не хочется подработать? — спросил он.
— Подработать? А где?
Сперва я подумал, что, видно, он по грибы собрался, а сейчас, когда меня встретил, передумал и предпочитает у меня грибы купить.
— По-моему, подработать ты был бы не прочь.
— Подработать? А где?
— Вместе со мной.
— С вами?
— Ну да.
— Но ведь вы коров
— Да, коров пасу. Ну так что? Плохая разве работа пастухом быть?
— Работа ничего.
— Тебе, кажись, не больно по вкусу такое дело. Ты доктор, что ли?
— Не-ет.
— Я о тебе подумал вот почему. Знаешь, сколько у меня коров в стаде? Сто двадцать!
— Как много!
— И по-моему, тоже много. Сто двадцать коров, да ещё тёлок около семидесяти.
— Как много! — повторил я.
— Я ещё бычков не помянул.
— А сколько же бычков вы пасёте? — спросил я, желая показать, что я и взаправду работой его заинтересовался.
— Это уж дело моё. Я потому и спросил, не хочешь ли ты подработать.
— Заработать-то я бы хотел…
— Гм… А тебе коров пасти не хочется?
— Коров? Гм… — тоже в свою очередь хмыкнул я. — Вы их один пасёте?
— Здесь вон, на Грефтах, пасу. Ежели знать хочешь, тут получше всякого курорта будет. Заманивать тебя я не хочу. Мать твою я уже спрашивал, а она сказала, чтоб я с тобой потолковал.
— Мама? Когда же вы с ней говорили?
— Раз я что говорю, значит, так оно и есть. Здесь я пасу. Мне какого-нибудь помощника всё обещают дать, да что-то никого не пришлют. Стар я стал, и нет у меня в ногах прежней прыти. Я кричу, а корова не стоит. Я еле-еле встану, а угнаться мне за ней уж не под силу.
— Я у председателя спрошу.
— Чего ж тут спрашивать? Помощника мне давно обещают и всё никак не пришлют.
— А у вас корнет при себе есть? — спросил я ещё.
— Понятно, есть. Разве здесь, в лесу, без корнета обойдёшься?
Я снова хмыкнул.
— Когда придёшь-то?
— Как скажете, так и приду.
— Завтра с утра? Идёт?
Я кивнул.
КАНИКУЛЫ С ДЯДЮШКОЙ РАФАЭЛЕМ
Вот так я и ушёл из деревни. Вещей взял с собой совсем мало. Из одежды кое-что да две-три книжки. Вернее, две книжки и тетрадь. В неё я записываю всё, что о духовом оркестре узнаю. Грушковецкий духовой оркестр ещё в то время возник, когда дядюшка Томашович был чуть постарше меня. Тогда пастухом деревенским был дядюшка Загрушка. Перед каждым домом щёлкал он кнутом, на верхнем и на нижнем конце улицы в корнет трубил. Корнет купил он у Галамбоша за семьдесят пять крон. А Галамбош этот краловский пастух был, то есть родом из Краловой. По словам дядюшки Рафаэля, Галамбош продал Загрушке корнет и научил его играть гамму. Остальному дядюшка Загрушка сам научился. Правда, кое-что он узнал, пока был в солдатах, но всё равно и так о дядюшке Загрушке можно сказать, что у него выдающийся талант. А потом стал в деревню ходить покойный Сланинка. Родом он из Выпытальца и много лет был военным капельмейстером. Вот этот Сланинка вместе с дядюшкой Загрушкой и основал грушковецкий духовой оркестр.
— У грушковецкого духового оркестра своя традиция есть, — говорил дядюшка Томашович.
— Традиция?
— Да.
— Какая традиция? — спросил я.
— Славная традиция.
— А что такое традиция?
— Традиция создаётся, когда что-нибудь, возникнув, долго существует и живёт.
— Духовой оркестр наш существует, а традиция в том, что он до сих пор жив и всё ещё людям дорог.
— И дядюшка Загрушка тоже традиция?
— И он.
— И дядюшка Сланинка?
— Да.
— Но дядюшка Сланинка уже умер.
— Всё равно. И ты традиция.
— И я?
— И ты…
Я всё это записал. И много ещё чего другого занёс в тетрадку. Постепенно я всю её испишу. На первой странице я написал: «Каникулы с дядюшкой Рафаэлем». Пониже в скобках поставил: «Мои заметки». И дальше всё, что дядюшка Томашович мне рассказывал, и
— Дядя Рафаэль!
— Что?
— Какая это птица?
— Воробей.
— Это не воробей.
— Нет, воробей.
— Как ты узнал?
— Он щебечет.
— Воробьи не щебечут.
— Нет, щебечут.
— А олень?
— Олень трубит.
— А сойка?
— Сойка стрекочет.
— Кре-кре?
— Да, так.
— Или повыше чуть-чуть. — Я попытался передразнить сойку.
— Ещё выше.
— У меня низкий голос.
— Попробуй петь низким.
— Но тогда это не будет сойка.
— Не будет.
— Кто же будет?
— Ты.
И мы оба засмеялись.
СКАЗКА О ЗАКОЛДОВАННОМ
— Если сейчас кому-нибудь сказать, что когда-то я был браконьером, всякий возмутится, — принялся однажды рассказывать мне дядюшка Томашович. — В те-то времена любой порядочный человек браконьером был. Те, кто послабодушней, дома отсиживались, перья щипали или фасоль перебирали, если была она у них. Да и фасоли-то, милый мой, не всегда хватало. Вот однажды оделся я потеплее, карабин под куртку сунул, и чуть смеркаться стало, из дома улетучился.
— Вы, значит, вроде как волшебник были?
— Вот об этом-то я и собираюсь тебе рассказать.
— О волшебниках?
— Пожалуй, не совсем так. Словом, ты лучше послушай! Взял я тогда карабин: поищу, думаю, какого-нибудь зайчишку. Добежал я, значит, до Кухлы, где Неспал капусту сажал. Никакой капусты, понятно, там не было, разве что кочерыжки остались, да и те гнилые, мёрзлые. Я там расставил силки. И решил я посмотреть, а то вдруг придёт ещё кто-нибудь да заберёт добычу, и с силками вместе. Прошёл я по силкам, все до единого обошёл — нигде ничего. Обозлился я: домой-то с пустыми руками воротиться неохота. «Перейду-ка вон там через ручей, может, и подкараулю кой-кого». Вечер был ясный. А ты и сам хорошо знаешь, что в ясный зимний вечер мороз сильнее. Поднял я воротник, разок-другой шмыгнул носом, пока до ручья дошёл. Подумал ещё: раз такая стужа, ручей-то, поди, замёрз и перебраться на другой берег ничего не стоит. Холодно-то холодно, а лёд-то обманчив оказался. Ступил на лёд, а он как затрещит! Я обеими ногами и ухнул в воду, полны башмаки воды набрал. Тьфу ты пропасть! Только этого мне недоставало! Бранился я, чертыхался, а домой без зайчишки вернуться не хочется. Чтобы не замёрзнуть, надо ходить. А если ходить, так зайцам и на меня и на капусту наплевать будет. Стал я на самую толстую ольху и жду. Стою полчаса, час, два часа будто прикованный, а зайцами и не пахнет. И мышь не прошмыгнула, в снегу не завозилась. Наконец появился какой-то заяц, первую попавшуюся ему на пути кочерыжку принялся грызть, да от меня далеко уж очень. Высунулся я из-за дерева, а заяц стрекача дал, только его я и видел. А больше ни единого зайчишки нет как нет. Что такое? Уж не высылали ли зайцы вперёд разведчика, а он меня заметил и остальных предупредил. Так и до самого утра проторчать тут можно! Нет, не выйдет! Зайцы — звери глупые, их сто раз спугни, а они, если голодны, всё равно к капусте вернутся. Тут, видно, неладно что-то. Погожу, думаю, ещё минутку и, если не появится никто, пойду домой да под перину забьюсь, а завтра на ворон поохочусь или на куропаток. Ещё полчаса минуло — и хотя бы тебе один заяц! Выругался я и решил — домой надо идти! Только хотел шаг сделать — что за чёрт! — нога-то к земле пристала и ни с места. Что за чудо такое, думаю? Попробовал другую ногу переставить, и её тоже от земли никак не оторвать. Я так и обомлел. Заколдован я, что ли, на самом деле? Чего-чего только не наслушался я об околдованных людях, но никогда мне в это по-настоящему не верилось. Так в чём же дело? Как всё это надо понимать? Непременно я заколдован, как тот парень из Штефановой…