Каникулы совести
Шрифт:
Впрочем, к чести Кути надо сказать, что та всегда вела себя очень достойно — и наших глупых ухаживаний не поощряла.
После ланча наступала очередь культмассовых (как — не без юмора — звал их тонкий знаток старины Игорь) мероприятий.
Особым разнообразием те не отличались — лень-матушка вперёд нас родилась. День выпал жаркий — идём на пруд. В меру прохладный — рубимся на лужайке в пляжный волейбол или другую обожаемую Альбертом игру — «вышибалы». Дождливое время посвящалось преферансу или ещё более ностальгической «буре». (Обычно всех обдирал Кострецкий — великий мастер блефа; не уверен, между нами, что он и не передёргивал. Впрочем, ему и проиграть было не обидно: он никогда не позволял себе злорадства,
Собственно, дни наши текли до того плавно и мирно, что мне теперь даже и рассказать не о чем. Вот разве что одно жаркое утро, т. н. «праздник Нептуна» (копирайт Кострецкий) — когда я познакомился с тем самым интригующим прудом в низине. Путь к нему — дубовая аллея — уже не вызывал у меня никаких непрошеных ассоциаций, — а, добравшись, наконец, до места назначения, я и вовсе забыл обо всём, захваченный представшей мне райской картиной. Идеальный пляж, будто из счастливого сна или с заставки ноутбука: чистейший, почти стерильный, белый до серебристости песок, мелкий, словно мука — он явно был привезён сюда из дальних далей и просеян вручную; но вот вода — та была совсем не стерильная, она попахивала тиной, в ней всё было самое что ни на есть природное, родное, русское, и плакучие ивы стряхивали туда свою печаль, и тёмные водоросли зеленили её глинистые берега, и — когда мы подошли совсем близко — обнаружились тут и быстрые жучки-плавунцы, и стайки юрких мальков, и крохотные лягушата, и даже пара степенных крякв с выводком, в панике улепетнувшим, когда Кутя с писком протянула к нему свои жадные детские ручонки.
В тот день мы впервые (впервые для меня, конечно!) представили на обозрение друг другу наши обнажённые до купальных лоскутков тела — такие разные и непохожие: перламутровое, ладное — Кутино, атлетическое с идеально ровным молочно-шоколадным загаром — Игорево, мучнисто-бледное, безволосое, рыхлое — Альбертово (нездоровое, сказал бы я, когда бы всей России не было известно, что начиная с десяти лет Александр Гнездозор ни разу ничем не болел, — очевидно, тут имели место банальные видовые признаки) и, наконец, мое — тощее, по-стариковски синее в краснотцу, с чудовищными венами на ногах и прочими красотами. А зато я — широко известный в узких кругах учёный!
В довершение беды безбашенный Кострецкий объявил, что нас ждут водные состязания — и Кутя, главная русалочка России, должна будет выбрать победителя, в награду которому подарит поцелуй.
Я с ужасом ждал, что вот сейчас бедняжка вспылит и с гневом откажется, — но та приняла предложение с восторгом и даже захлопала в ладоши: ей импонировала идея в кои-то веки выступить в роли арбитра, а не объекта для оценки. А я, старый дурак, и плавать-то толком не умел. Пришлось взять своё в клоунаде, исполнив юмористический номер: «Толстая тётенька взяла абонемент в бассейн», — зрители мои хохотали до слёз, особенно Кострецкий, вообще страстный ценитель смешного. Сам-то он был отличным пловцом и трижды переплыл пруд туда-сюда разными стилями и в рекордные сроки, — но в тот день победа досталась всё-таки президенту Гнездозору, который поразил нас тем, что, захватив в охапку огромный булыжник, безвылазно просидел под водой пятнадцать минут, за всё это время не выпустив на поверхность ни одного предательского пузырька.
К трём часам, усталые и весёлые, шли обедать куда Бог на душу положит. Обычно угощала Кутя — может быть, в силу своего сиротского детства она была очень гостеприимным человечком. Но как-то собрались и у Альберта — и надо было видеть, с какой застенчивой гордостью тот продемонстрировал мне свою оригинальную столовую в стиле «хай-тек» — модном в годы его юности,
Сообщать об этом Бессмертному Лидеру, который, кажется, не на шутку гордился своими дизайнерскими талантами, я не стал. Тем более что и весёлая, солнечная Кутина столовая по части вкуса была немногим лучше — незатейливый «кантри» с брутально-занозистым столом, сиденьями-пнями и, главное — растянутым вдоль стен сучковатым плетнём, из чьих волосатых прорех то там, то здесь торчали подсолнухи, а в одном из углов притулилось аляповатое чучело петуха с бешеными стеклянными глазами и распяленным в немом крике клювом. Сельский рай, да и только.
Оба этих, таких разноречивых, но равно кичевых варианта всякий раз производили на меня настолько сильное впечатление, что однажды я не выдержал — и, так сказать, в плане альтернативы пригласил всю честную компанию к своему столу — чопорному, но стильному.
Увы, мои первоначальные ощущения от него плачевнейшим образом оправдались. Обед не удался. Суровость и чинность обстановки так давила всем на мозги, что мы только и смогли, что в полном молчании и без особого аппетита справиться с безвкусной жвачкой, что принёс нам бакенбардистый метрдотель, — и даже балагур Кострецкий как-то притих и ни разу не прицепился к бледной подавленной Куте, казавшейся прозрачной в этих серозеленоватых стенах. Слегка уязвлённый — хоть это было и глупо, — я сказал себе, что больше ноги моей не будет в этом угрюмом помещении, — и на сей раз (тут я вынужден слегка забежать вперёд) сдержал своё слово.
В числе концептуальных развлечений стоит мельком упомянуть ещё так называемый «файв-о-клок» (попросту полдник), а также, без сомнения, «свечку» — традиционное послеужинное собрание в просторной рококошной гостиной Кострецкого, полной зеркал, подсвечников, гипсовых и деревянных статуй и золочёных плевательниц, — где об эту пору воцарялся интимный полумрак и все рассаживались на меховом ковре вкруг небольшого бронзового подносика, на котором хозяин прочно устаканивал и торжественно зажигал от лучинки длинную, толстую восковую свечищу, — рассаживались, чтобы в порядке живой очереди поведать друг другу потаённые мысли и чувства, навеянные пережитым днём с его мелкими радостями и горестями. Увы, боюсь, я был здесь единственным, кто мог узнать и в полной мере оценить наивно-помпезный стиль позднепионерского Альбертикова детства.
Люфт-пауза между «мероприятиями». О ней стоит сказать особо.
Как ни была дружна и весела наша компания, ближе к полднику мы начинали ощущать, что устали и слегка друг другу поднадоели, — и, отпив традиционный чай, с благодушного разрешения Кострецкого разбредались по углам — проветриться. Но, как известно, даже в огромном мегаполисе люди не застрахованы от случайных встреч, что уж говорить о территории Дачи, где места для приятных прогулок, собственно, наперечёт. И вот тут-то начали выявляться всякие забавные тенденции и взаимосвязи, на которых я, человек аналитического ума, не могу не остановиться.
Во-первых, наши счастливые влюблённые. С каждым днём они удивляли меня всё пуще. Каникулы бывают раз в году, казалось бы, эти двое должны пользоваться любой свободной минуткой, чтобы побыть наедине. Но нет. Я очень скоро заметил — да и трудно было не заметить, — что они, как ни странно это звучит, вовсе не стремятся к совместному времяпрепровождению. То есть, конечно, в компании они смотрелись вполне пасторально, да как-то само собой подразумевалось, что и ночи они проводят в одной постели, — но, видимо, большего им и не требовалось.