Каникулы строгого режима
Шрифт:
Публика довольно захлопала. Николай Филиппович улыбнулся: пока все шло по плану.
– А потом пришел Петр Первый! – с вызовом объявил ведущий, для простоты вычеркнув из российской истории почти четыре века.
Петр был прекрасным и могучим имбецилом с лицом туберкулезника в последней стадии. По фамилии Бочкин. Жаль, что зубы ему так и не вставили. Из-под бумажной треуголки торчали рыжие кудри – накануне пришлось завивать на самодельные бигуди мочалку. Самозванец приложил руку ко лбу, обвел окрестности строгим взором и громко прошепелявил:
– А где, нах, мои гардемарины?!
Словечка «нах» в сценарии не имелось, это была чистой воды импровизация. Снайперы на вышках насторожились.
Тут же на сцене объявились три рецидивиста лет сорока в пехотных зеленых
– Не вешать нос, гардемарины…
И ведь попробуй не затяни! Места в ШИЗО на всех хватит…
Пропев полтора куплета, троица исчезла из вида, а Петр, подкрутив картонные усы, прошамкал цитату из Пушкина, слов которой никто, кроме посвященных, не разобрал. Затем, хлюпая ботфортами (читай: резиновыми сапогами для рыбалки), государь энергичным шагом удалился за кулисы – рубить боярам бороды, грозить шведу и решать прочие государственные проблемы.
– Мама, а он болеет? – негромко уточнила дочка начальника, кивнув в сторону представителя династии Романовых.
– Болеет, – подсказал кто-то из администрации. – С детства.
Снова грянули аплодисменты. Правда, не такие бурные. Николай Филиппович сделал пометку в памяти – определить Петра в штрафной каземат, пусть вырабатывает дикцию на хлебе и воде.
Следующие двести лет в истории России тоже не привлекли внимания организаторов шоу. Поэтому сразу за Петром на плац высыпали храбрые буденновцы. Десяток уркаганов в буденовках и с деревянными саблями. На горячих конях, которых символизировали палки с намотанными на концах тряпками. Типа – головы с гривами. Блестящая находка художника-реквизитора. Навстречу, с другого конца плаца, показались белогвардейцы. Тоже на палочках и тоже с саблями наголо. Заиграла фонограмма: «Там вдали, за рекой…» Началася кровавая битва. И козел молодой вдруг поник головой, получил он фанеркой по шее…
Родственники, узнавшие в общей массе своих, приветливо замахали руками, выкрикивая имена. «Надо же, как зона перевоспитывает: на свободе пьет да морду жене чистит каждый день, а здесь, пожалуйста, – красногвардеец! В добрый час…» Зэки, заметив в толпе родню, вместо того чтобы мчаться в атаку, замахали в ответ саблями. Ведущий негромко на них цыкнул, и они нехотя вернулись к театральному действу.
Белые стали теснить наших. Но не тут-то было! Зазвучала новая мелодия. «Эх, тачанка-ростовчанка!..» Три новых персонажа, запряженные в самодельную сбрую, тащили на себе четвертого – низкорослого армянина-карманника. Тот на ходу строчил из пулемета, напоминавшего огнетушитель. Собственно, это и был огнетушитель, перекрашенный в темно-зеленый цвет и обрамленный бумажным щитком. Вроде как «максим». «Убитые» беляки живописно падали, хватаясь за сердце. В самый ответственный момент хлипкий стрелок не удержал в руках боевое оружие – огнетушитель вылетел и, смяв картонку, покатился с плаца. Но это уже не имело принципиального значения – белые продолжали падать.
Начальник управления хмуро поглядывал на хозяина колонии. Видимо, пока не до конца понимал художественный замысел Вышкина.
– Вся власть Советам! – бодро пояснил крестьянин-ведущий. – Мир – хижинам, землю – крестьянам! Ура-а-а!
Зрители поддержали. Главное – настроение. А оно с каждой новой сценой заметно повышалось, что не могло не радовать.
Но вдруг зазвучала тревожная мелодия. Вышкин мысленно перекрестился. Наступала кульминация. Из-за забора показался немецко-фашистский танк. В смысле, его копия. Надо признать, не самая удачная. Сколоченный из реек каркас обтянули бэушным брезентом, намалевали колеса, гусеницы, кресты, вставили в башню свернутый трубкой лист ватмана и – на сцену! Роль дизельного движка исполнял крепкий зэчара. Его рожа матерого эсэсовца торчала из башенного люка – бедолага вынужден был тащить конструкцию на своих плечах и при этом надрывисто рычать. Позади «пантеры» (или «тигра»?) пристроились два десятка захватчиков в робах с деревянными автоматами и в ярко-рыжих строительных касках со свастикой. По команде офицера
По предусмотрительно натянутым тросам с крыши барака вниз, на плац, заскользили макеты бумажных самолетов. Немецкие «мессеры» горели, наши, естественно, – нет. Несколько осужденных, стоящих по периметру плаца, завывали дурными голосами, имитируя рев моторов, пикирование, свист и разрывы бомб.
– Идет война народная, священная война! – перекричал их крестьянин.
Начальник управления настороженно переглянулся с супругой.
Навстречу врагу выступили наши бойцы. В таких же строительных касках, но со звездами. «Тра-та-та… Гитлер капут!» Чувствовалось, что постановщик явно неравнодушен к массовым батальным сценам. Однако в следующую секунду случилось непредвиденное. Подбитый немецкий истребитель сорвался с веревки и спикировал прямо на башню брезентового танка. Ладно бы еще наш «Як», тогда идея понятна – советский пилот совершает героический подвиг, типа тарана Гастелло… Между тем от пламени самолета бумажное дуло пушки вспыхнуло. На ветру огонь грозил мгновенно перекинуться на брезентово-реечный танк. Но тут один смекалистый фриц подхватил с земли беспризорный пулемет-огнетушитель и сбил дуло. Подскочившие «завывалы» затоптали пламя ногами.
Гладких предательски заржал. Кое-кто из гостей поддержал. Николай Филиппович обернулся и бросил на зама по-детски обиженный взгляд. Кум смущенно откашлялся и тут же зааплодировал.
«Завывал» сменили музыканты. Правда, оркестр состоял исключительно из ударных. Несколько барабанов, литавры и один африканский там-там. Нестройная дробь означала полную и безоговорочную победу. Немцы капитулировали, подняв руки и бросив полковой штандарт.
– Четыре года шла война с фашизмом! – блеснул эрудицией ведущий. – А потом наступил мир! Но и сегодня Российская армия стоит на стреме… тьфу, на страже наших границ!
Обидная оговорка впоследствии будет стоить ведущему недели тяжелых хозяйственных работ.
Шестеро активистов в мятых гимнастерках, пилотках и сапогах, взятых напрокат у цириков, нестройно промаршировали по плацу, напевая: «Не плачь, девчонка, пройдут дожди…»
Следом выскочили бравые, но рахитичные десантники в обвислых тельняшках и заломленных голубых беретах. Распевая «Давай за…», они изобразили несколько движений из арсенала карате, больше похожих на ленивую ловлю комаров. Батяня-комбат приволок из-за кулис пяток подпиленных кирпичей. Процесс их уничтожения прошел почти благополучно и безболезненно. С третьей или четвертой попытки. Последний кирпич сопротивлялся особенно ожесточенно, видимо, пропил был недостаточно глубок. (Ответственный за реквизит получит десять суток карцера.) Отбив руки, голубые береты гордо удалились.
Николай Филиппович снял фуражку и вытер рукавом вспотевший лоб. «Фу, вроде пока без сбоев… Не все, конечно, гладко, но в местных условиях вполне достойно». То, что некоторые из гостей, в том числе и начальник управления, едва сдерживаются от смеха, Вышкин не замечал, весь поглощенный созерцанием шоу.
– А теперь сюрприз для наших маленьких гостей! – провозгласил ведущий. – Русские народные сказки!
Только граждане с очень больным воображением смогли бы опознать в двух вышедших на плац симпатяг Принца и Золушку. Последнюю, разумеется, играл мужик. Небритый. Лет тридцати. Костюмы для актеров собирали с миру по нитке. Ниток было прискорбно мало. Поэтому Принц больше походил на перепившего Всадника Апокалипсиса, а Золушка – на дешевую вокзальную проститутку. Парочка не имела отношения не только к русским сказкам, но и к сказкам вообще.
Когда на плац вылезли Белоснежка и гномы, ложа не выдержала. Ржали все. Начальник управления даже смахнул непроизвольную слезу. Наслаждаться было чем. Увидевший хоть раз гориллообразную Белоснежку больше никогда не захотел бы покурить анаши. Некоторые из родственников свалились прямо на грязную землю, держась за животы.
Николай Филиппович, совершенно не рассчитывавший на подобную реакцию почтенной публики, не знал, как себя вести. Но на всякий случай натужно улыбнулся и тоже попытался засмеяться. Не получилось.