Каникулы в стране сказок
Шрифт:
— Он ушел.
— Ушел? Это прекрасно… — начал было Великий Завистник и подпрыгнул, потому что Лора больно ущипнула его за лодыжку. — Ай! Почему ты плачешь, мое бедное дорогое дитя? Ты жалеешь, что я не успел превратить его в летучую мышь?
Вместо ответа Лора легла и принялась бить об пол ногами.
— Хочу, хочу, хочу, — кричала она, — хочу, чтобы он вернулся!
Она колотила своими толстенькими косолапенькими ножками так сильно, что жильцы восьмого этажа поднялись на девятый, чтобы почтительно спросить, не пожаловаться ли им в домоуправление.
— Он вернется, обещаю тебе!
— Я не верю! — кричала Лора. — Ты нечестный, неблагородный. Ты сам говорил, что никому нельзя верить.
— Но как раз в данном случае можно! — в отчаянии кричал Великий Завистник. — Не забывай, что я твой отец. Успокойся, я тебя умоляю. Откуда у тебя это перо?
— А-а-а! Я хочу, чтобы он сидел в кресле и читал. Я хочу, чтобы он спрашивал: «М-м?..» — и смотрел на меня одним глазом!
— Хорошо, хорошо, он вернется.
Похолодев, он отнял у Лоры перо. Оно было сорочье, а сорочье перо могла выронить только Сорока.
Великий Завистник не находит свой пояс
«Враги! — уныло думал он, грызя ногти и втягивая маленькую черную голову в плечи. — Мне завидуют, это ясно. Я на виду, мне сорок лет, а я уже Старший Советник. Я доверчивый, а доверчивым всегда плохо. Вот пригрел этого мальчишку, а он ушел, даже не сказав спасибо…»
«Будем рассуждать спокойно: Сорока прилетела не за мальчишкой, а за рецептом. Она еще надеется заказать лекарство в аптеке „Голубые Шары“. Но аптекарь — мой друг! Я всегда относился к нему снисходительно… Тем хуже! Во всяком случае, для меня».
«…Я запутался, — думал он через час, пугаясь и холодея. — Мне грозит опасность. Вот что нужно сделать прежде всего: подумать не о себе. Это освежает».
Ему всегда было трудно думать не о себе, и главное — неинтересно. Но все-таки он подумал:
«Нет, Лекарь-Аптекарь не посмеет приготовить лекарство без моего разрешения. Ведь он знает, что первого июня я распоряжаюсь чудесами. И Художник умрет».
Улыбаясь, Великий Завистник потер длинные белые руки.
«Да, но его отнесут во Дворец Изящных Искусств. Духовой оркестр будет играть над его гробом похоронный марш, и не час или два, а целый день или, может быть, сутки. Самые уважаемые в городе люди, — думал он с отчаянием, чувствуя, как зависть просыпается в сердце, — будут сменяться в почетном карауле у гроба».
Это была подходящая минута, чтобы надеть ремешок, и Великий Завистник протянул руку — помнится, он повесил его на спинку кровати. Ремешка не было. Он обшарил платяной шкаф — не забыл ли он ремешок в старых брюках, — вывернул карманы, обыскал письменный стол. Он разбудил дочку и пожалел об этом, потому что, едва открыв глаза, она залилась слезами. Он засунул в мусоропровод свою длинную белую руку, и рука поползла все ниже — в восьмой, седьмой, шестой, пятый этаж. Нет и нет! Вытянув губы в длинную страшную трубочку, бормоча: «Ах так, миленькие мои! Значит, так? Хорошо же!» — он вернулся в свою комнату.
Старая Лошадь деликатно стучится в аптеку «Голубые Шары»
Лекарь-Аптекарь сразу же понял, что Таня не принесла ему пояс.
— Не смей говорить, что ты не нашла его! — закричал он, схватившись
Сороки не плачут или плачут редко. Но Таня еще совсем недавно была девочкой, и нет ничего удивительного в том, что она разревелась.
— Не сметь! — визгливо закричал Лекарь-Аптекарь. — Ты промочишь пиджак (Таня сидела на его плече), я простужусь, а мне теперь некогда болеть. Что это еще за мальчишка?
Мальчишка, стоявший у двери с виноватым видом, был Петька, и Лекарь-Аптекарь не хватался бы так часто за сердце, если бы он знал, что на Петьке был старенький, потертый ремешок из обыкновенной кожи.
— Мало с тобой хлопот! Теперь еще придется возиться с этим трусишкой. У меня больное сердце. Дайте мне спокойно умереть.
Но, по-видимому, ему не хотелось умирать, потому что он выпил рюмочку коньяку, а потом, немножко подумав, вторую.
— Яд, — сказал он с наслаждением. — Давай сюда рецепт, глупая девчонка. Он догадается, что это была ты, и меня, конечно, уволит, если я приготовлю лекарство для твоего отца. А мне до пенсии осталось полгода. Боже мой, боже мой! Всю-то жизнь я старался не делать ничего хорошего людям, и никогда у меня ничего не получалось, никогда! И вот, пожалуйста, опять! Ну ладно, куда ни шло! В последний раз. Умереть мне на этом месте, если я еще когда-нибудь сделаю хорошее людям… Почему ты так похудел, мальчик? Ты голоден? Возьми бутерброд. Ешь! Я тебе говорю, ешь! Ох, беда мне с вами.
Он ворчал и сморкался в огромный зеленый платок, хотя, как известно, все аптекари в мире стараются не сморкаться, приготовляя лекарство. Но он сморкался, и моргал, и даже раза два одобрительно хрюкнул, когда стало ясно, что для Таниного отца он приготовил не лекарство, а настоящее чудо. Плохо было только, что вместо одного пузырька он нечаянно приготовил два, а за два ему могло попасть ровно вдвое.
— Возьми, Таня.
Сорока осторожно взяла пузырек, на котором было написано: «Живая вода».
— Так. А второй мы спрячем. Не дай бог, пригодится. Счастливого пути. Живо! — закричал он и затопал ногами. — А то я еще передумаю! Ох как вы мне все надоели.
И Таня улетела — вовремя, потому что позвонил телефон и Лекарь-Аптекарь услышал голос, который действительно мог заставить его передумать.
— Как дела, старина? — спросил Великий Завистник. — Я хочу поблагодарить тебя за микстуру. Спал, как ребенок. Здорово это у тебя получилось!
— Пожалуйста, очень рад.
— Ты вообще имей в виду, что я к тебе отношусь хорошо. Вот сейчас, например, с удовольствием потрепал бы тебя по плечу, честное слово. Ты ведь, кажется, любишь птиц?
— Птиц? Нет.
— Понятно. Кстати, тут на днях к тебе не залетала Сорока?
— Нет. А что?
— Понимаешь… просыпаюсь, а на полу сорочье перо. Уронила. Ну, ты меня знаешь! Захотелось вернуть. Ищет, думаю, огорчается птица. Значит, не залетала?
— Нет.
— Тем лучше. До свидания.
Они одновременно положили трубки и зашагали из угла в угол: Великий Завистник — зловеще бодаясь маленькой черной головкой, а Лекарь-Аптекарь — в отчаянии хватаясь за свой длинный, сразу похудевший нос.