Каннибалы
Шрифт:
– Я заберу пока пальто, – сказал сын.
Вера расстегнула сумочку, принялась вылавливать номерки.
Петр отошел от них подальше.
Нажал вызов. Его выбросило на голосовую почту. Дождался сигнала, произнес:
– Ира, привет, вы меня не знаете, я Петя, теперь знаете. Я э-э-э-э… хороший человек, друг вашего друга, я вам помогу. Перезвоните мне.
Рампа уже была завалена цветами. Даша снова выбежала на поклон.
Теперь уже публика кричала ей фамильярно: «Браво, Даша!» Как из века привыкли кричать своим
Теперь Даша кланялась партеру, ярусам. Теперь улыбалась расслабленно и счастливо. Занавес уже не разводили. Намекая всем: последние вызовы. Всем пора на метро, включая сотрудников театра.
Даша отбежала к партнеру, но публика не унималась, Славик снова развернул ее, снова вывел за руку, отпустил, подтолкнув вперед.
Он стоял позади, воздев руку и как бы передавая ей весь успех. Он улыбался. Потом не выдержал и тоже стал аплодировать.
Вероника плюхнулась на заднее сиденье, уткнула нос в рысий воротник легкого итальянского пальто Cavalli.
Геннадий похлопал ее по коленке.
– Мне все равно, – огрызнулась она.
– Так это быть все равно не может, – заверил он ее и рукой в перчатке стукнул водителю по сиденью. «Мерседес» отчалил.
В кармане у Петра звякнуло. Он быстро выудил телефон: «Слава богу». ММС. Жадно открыл. И только тогда понял, что телефон – не тот, что дал ему Борис, а его собственный. На экране была голая волосатая задница. Виден знак туалета. И подпись: «Я в Амстердаме, командир».
«Вот мудила», – беззлобно подумал Петр. Хоть здесь все под контролем. Проверил другой айфон – ничего.
В пустом кабинете пресс-секретаря московской полиции мерцал брошенный экран. Оксана унеслась получать нагоняй. Объяснять, что она ни при чем. Что это волонтеры. У них свои выходы на прессу.
У «Евразии» были хорошие камеры наружки. Мощные. Еще бы, отель-то дорогой, гости богатые, есть и знаменитые, платят не за махровые тапки в ванной, платят за безопасность.
Приблизить получилось не просто крупный план. Сверхкрупный.
И фотография – стоп-кадр видеозаписи – уже разлетелась по онлайн-газетам. Эти всегда первыми падали на добычу.
Экран был открыт на фотографии.
Маленький мальчик – несомненно Костя Смирнов – стоял на балконе Большого театра. Он с испуганным удивлением рассматривал свои растопыренные пальцы.
Руки у него были в крови.
А потом компьютер Оксаны включил энергосберегающий режим «сна» и экран погас.
Глава 3
Есть вещи, которые в последнее время изменились в лучшую сторону, подумал Петр. Когда служил он, с детьми работали иначе. Где-то лучше, где-то хуже, но по-другому в принципе. Да и сейчас ведь – не везде хорошо. Но конкретно здесь, подумал он, не хуже, чем в какой-нибудь Германии или Франции.
И точно услышав его мысли, Кириллов сказал:
– Лена
Еще некоторое время оба просто молча наблюдали через экран, как эксперт Лена, тоненькая, большеглазая (это Петр тоже одобрил: учли и внешность – к таким тянутся дети) берет пробы с Кости. Собирает улики. Костя сейчас сам был уликой. Он сидел у нее на коленях, выставив вперед толстенькие короткие ноги. Иногда поглядывал на мать, но было видно: не испуган, не напряжен, с Леной есть контакт. Лена говорила ему что-то. Покачивала на коленке. «Ручки помоем, давай? Ты умеешь мыть руки?» Костя оглянулся на мать. Смирнова кивнула: умеешь, можно. Он растопырил пухлые, покрытые бурой кровью пальцы. Лена сделала лабораторный смыв. «А расчесываться сам умеешь? Нет? Хочешь, покажу, как я умею?» Мать кивнула. Лена расческой собрала пробы с пушистых легких волос.
– Но только это уж такое большое одолжение, – предупредил Кириллов, – что я даже не знаю, чем потом отдаришь.
– Почкой?
Кириллов хмыкнул.
– Я не забуду, – сменил тон на серьезный Петр. – Я у тебя в долгу.
– В большом долгу.
– В очень большом, – заверил Петр.
Когда он снял погоны, полиция еще называлась милицией, но это же как шекспировская роза – всегда останется собой, хоть как назови. Нет бывших ментов. Ты по жизни – мент. Только прирастаешь старыми связями и новыми знакомствами.
Вот и Кириллов, технически говоря, не мент, а полицейский. Но оба, встречаясь и никогда не говоря это вслух, знали, что они из одной грибницы. Что дорожки их еще пересекутся. Особенно когда Кириллов однажды снимет погоны. К тому времени прочная сеть взаимных одолжений уже будет сплетена и подхватит его в свободном падении куда лучше, чем государственная пенсия.
Лена вышла. Безразлично поздоровалась с Петром: он для нее был просто еще одним мужиком в пиджаке. Разве что пиджак получше, чем у обычных следаков, и не мятый, как у них, на заднице, но на такие тонкости Лене, очевидно, было наплевать.
– Скажу, как только будут готовы результаты, – пообещала она, но было видно, что хочет о чем-то поговорить уже сейчас. Если бы только не незнакомец…
– Свой, – кивнул на Петра Кириллов.
– Скорее всего, кровь его собственная, на руках порезы.
– Порезы? – напрягся Кириллов.
Преступления против детей что в милиции, что в полиции воспринимали особенно тяжело.
– Незначительные.
Лену они, очевидно, не насторожили.
– Упал. За что-то схватился. Так мне показалось.
Кириллов что-то обдумывал.
– Знаешь, а давай Снежану пригласим, – предложил он.
– Ему год и семь, – не то возразила, не то сообщила Лена. – Мать на дыбы встанет.
Вошли все вместе.
И точно – мать сразу набычилась. Крепче обняла сына.
– Допрашивать? Ему год и семь! – почти повторила она слова Лены.
– Не допрашивать, – доброжелательно поправил Кириллов. – Это не допрос, что-то вроде интервью.
– Он же почти не говорит!
– Ну вы же его мама, – мягко возразила Лена. «И прямо в душу глядит своими честными голубыми глазищами», – опять одобрил Петр.