Канун Дня Всех Святых
Шрифт:
Шум океана стих, кончились витиеватые сравнения.
Та, которую он видел сегодня на перекрестке, некогда жила в его настоящем доме, а теперь ее нет, без нее же дом холоден и темен. Он затопил камин, чтобы согреться, поел и выпил, остановился возле книжного шкафа.
Но книги, которые он открывал — от современных романов («Тетушка Рэчел не смогла жить после этого…») до давно забытых основательных размышлений старых авторов («Долгая привычка к жизни отвращает нас от мыслей о смерти…») — напоминали ему об одном: Лестер мертва. Зубы у Ричарда постукивали, тело сотрясала крупная дрожь. Он лег, задремал, проснулся,
Утром он наскоро собрался, торопясь уйти. Звонок Джонатана перехватил его чуть ли не на пороге. Ричард выслушал рассказ о визите Клерка и об одобрении, которое получило злополучное полотно. Неожиданный поворот событий даже немного заинтересовал его.
— Выходит, теперь все становится намного проще? — радуясь за друга, сказал он. — Полагаю, после этого с леди Уоллингфорд проблем не будет?
— Да, — донесся голос Джонатана, — да. Если я его попрошу. Только вряд ли я это сделаю.
— Почему? — удивился Ричард.
— Потому что… Видишь ли, дело в том, что он мне не нравится. Не нравится, как он говорит о Бетти, не нравится, как он смотрит картины. Если хочешь, сходи, повидайся с ним, или хоть послушай его, а потом зайдешь, расскажешь. Бог знает что я… да ладно. Я буду здесь весь день, если только Бетти за мной не пошлет.
Закончив разговор, Ричард совсем собрался выйти, но вдруг остановился на пороге и вернулся. Ему не хотелось спасаться из дома бегством. Если провидение позволит его жене возникнуть вновь, пусть ее встретит знакомый уют — по крайней мере, насколько он окажется в силах воссоздать его. И вовсе незачем при этом спешить.
Он прошелся по комнатам. Сейчас он полностью отдался памяти, приправленной горьковатым чувством самого обычного сожаления; его душе еще предстояло созреть для покаяния. Так ничего и не сделав, он тихо вышел и направился к Холборну, не переставая оглядываться по сторонам в тщетной надежде увидеть Лестер.
Он недолго разыскивал нужный ему дом. Сразу за Холборном, рядом с Грэт Джеймс-стрит, на короткой улочке, не тронутой бомбежками, стояли три здания.
Самое большое, круглое — посредине, а два дома поменьше — по бокам. Никакой вывески на них не было, но, подойдя к последнему из домов, Ричард увидел открытую дверь. Почтовый ящик перед ней украшало маленькое, изящное изваяние детской, а может быть, женской, во всяком случае, весьма нежной руки. Пальцы указывали на дом. Ричард никогда не видел скульптур, столь точно передающих цвет тела; с первого взгляда он решил, что рука — из плоти, что это настоящая отрубленная рука указывает ему на обиталище Клерка.
Проходя мимо, он осторожно коснулся ее пальцем и сам немного устыдился чувства облегчения от того, что она твердая и ненастоящая.
Он прошел до конца улицы и вернулся обратно. Стояло теплое солнечное октябрьское утро, и на какой-то миг Ричарду показалось, что воздух наполнен запахом цветов. Уличный шум смолк; стало очень тихо. Прежде чем повернуть к дому, он подумал, как здесь хорошо. Приятно было ни о чем не помнить, ничего не держать в мыслях.
Те, о ком помнишь, частенько садятся тебе на голову, а это немного утомительно. Конечно, лучше так, чем никак.
Нет, Лестер ни разу не вызвала его недовольства, но здесь, где воздух так свеж
Ричарду он даром был не нужен. Он вполне разумно и толково объяснил, что с этим она вполне может потерпеть до Лондона. Но Лестер заупрямилась, и он, чтобы не быть эгоистом, уступил. Сейчас он стоял и удивлялся, сколько раз, оказывается, он ей уступал. Десятки примеров теснились в памяти. Он и правда уступал ей; в этом отношении он был очень хорошим мужем. Мелькнула мысль: не слишком ли он потакал ей, не слишком ли был добр? Ее тут же прогнала другая: если бы все повторилось, он поступал бы так же. Но ведь нет ее. Остается только вспоминать. Но раз теперь ее нет, он может позаботиться о себе. Это было приятнее, чем он ожидал. Наслаждение постепенно завладело им, разлилось вокруг в теплом воздухе; тихое, чистое наслаждение для его желаний и привычек, нежное, сладкое, развращающее безделье, привкус грешной праздности.
Стало неприятно, что он пришел по делу. Джонатан мог бы и сам сходить, если ему так надо. В конце концов, это ведь Джонатан собирается жениться на Бетти. Ладно, раз уж он обещал, раз уж его просили… проще сделать, чем объясняться потом с Джонатаном. И с самим собой — но признать это он не решался. С восхищением, почти с восторгом созерцал он изваяние руки; вот действительно вершина изящества. В ней нет ничего от кричащих красок Джонатана. Джонатан всегда такой страстный. А искусство, думал он, должно быть убедительным.
Стоп! На него напала какая-то сонная одурь. Наслаждение наслаждением, но это уже чересчур. Он очнулся, вернее, почти очнулся, уже в прихожей.
Она оказалась куда просторнее, чем он рассчитывал.
Слева уходила наверх лестница; прямо перед ним начинался коридор, в конце его виднелась еще одна лестница. Наверное, там за поворотом должен быть еще один коридор, уходящий влево. Справа приотворенная дверь открывала взгляду комнату, в дальнем конце которой была еще одна, запертая дверь. Ричард неуверенно вошел. Но стоило ему сделать шаг, как из-за двери появился невысокий плотный человек и произнес, как показалось Ричарду, слегка насмешливым тоном:
— Да, сэр?
— О, доброе утро, — сказал Ричард. — Не здесь ли живет отец Саймон?
— Именно здесь, сэр, — ответил коротышка. — Чем могу быть полезен?
— Я хотел бы узнать кое-что по поручению моего друга, — сказал Ричард. — С кем бы я мог поговорить?
— Входите, сэр, — ответил собеседник, отступая в глубь комнаты. — Я здесь именно для того, чтобы отвечать на вопросы, так сказать, на самые первые вопросы. Меня зовут Планкин; можно считать, я — привратник. Входите, сэр, присаживайтесь. Все сначала приходят ко мне, сэр, и никто лучше меня не знает, что может отец. Опухоль мозга, сэр — вот от чего он меня вылечил с год назад, а с тех пор у него перебывало еще много несчастных.