Канун научной революции в области историографии

В.А. Чудинов, Канун научной революции в области историографии

«Академия Тринитаризма», М., Эл № 77-6567, публ.13640, 08.08.2006

[email protected]

Историография переживает сейчас весьма серьезный системный кризис, выходом из которого является научная революция. Она будут связана, как с новой методологией, так и с новой приборной базой, после чего возникнет новая историография.

Историография является описанием реальной истории. Существенным компонентом является то, что она не действует на малых отрезках исторического времени, когда еще живы участники исторических событий, поскольку не может учесть всего спектра мнений и отношений; а любая их выборка кажется участникам фальшью, поскольку может не передавать именно их аспект проблемы. Однако по мере удаления от исторических событий вступает в действие именно историография как сознательное выделение или, напротив, сознательное замалчивание

тех или иных исторических событий. Таким образом, под историографией можно понимать не просто описание истории (чего-то вроде фотоаппарата для нее пока не изобретено), но сознательное выстраивание цепи исторических событий (и лакун между ними) в некоторое законченное историографическое сочинение, приуроченное к определенному историческому региону. На весьма большом удалении от точки современности она вступает в область «правдоподобных рассуждений» (противник данной концепции называет их домыслами) или неких укоренившихся в народе мнений (противник данной концепции называет их «мифами»).

Историография во все века являлась особой социальной наукой, вход в которую сознательно ограничивался и позволялся только особенно надежным людям. Так в советское время на исторический факультет любого вуза можно было поступить только по рекомендации райкома ВЛКСМ, а то и районного комитета коммунистической партии. Ибо разобраться в современности было весьма сложно, а любая точка зрения на нее может быть опровергнута контрпримерами; что же касается прошлого, то оно должно было стать той базой, на которой воздвигается разумное и совершенно закономерно вытекающее из него будущее, вопреки многоликому и противоречивому настоящему. Прошлое становится маяком для разумного будущего, строить которое должен любой член данного общества.

Именно эта идеологическая составляющая – дать достойную данного народа картину его прошлого, и противоречит объективности данной науки. Всегда в богатом прошлом могут найтись факты, противоречащие «генеральной линии» настоящего. Например, советская историография ХХ века подчеркивала хаотическое развитие капиталистических стран, приведшее к депрессии 30-х годов, и планомерное развитие СССР за тот же период. О том, что ни одна пятилетка не была выполнена за пять лет в том объеме, в котором она была запланирована, знал только узкий круг особо доверенных лиц. Зато создавался миф о том, что пятилетки были выполнены досрочно, а лозунг предлагал выполнить каждую из них за 4 года. Возникает весьма сложный для историка философский вопрос, что именно в данном случае является истиной: желание правительства поднять трудовой энтузиазм масс путем искажения реальной картины настоящего, или реальная картина в экономике. К сожалению, историк подчас вынужден вставать на одну из крайних точек зрения. Если он состоит на службе у государства, он должен отражать государственную точку зрения и проводить в жизнь лозунги, направленные на повышение производительности труда; если же он является независимым экспертом, у него возникает соблазн впасть в другую крайность, и показывать постоянное отставание реальных достижений от запланированных. Каждый, однако, по личной жизни знает, что в одних случаях запланированное может неожиданно реализоваться раньше, чем намечалось, хотя такое бывает редко, а может реализоваться своевременно, к радости данного лица; но в некоторых случаях реализация затягивается, или откладывается до лучших времен, а иногда и не наступает вовсе. Но такова жизнь.

На наш взгляд, проблема тут в определенном смысле мнимая. Ибо известный зазор между желаемым и действительным существует всегда (равно как и денежная инфляция), и если он невелик, то в определенных ситуациях им можно и пренебречь. Если правительство за счет своего лукавства действительно добилось стойкого повышения производительности труда, оно свою задачу выполнило, и корить его за некоторое отставание по времени от задуманного смысла нет, хотя величину отставания историк вполне мог бы привести (для других периодов или других стран это отставание могло быть намного большим). С другой стороны, намеченные на XXIV съезде КПСС планы по построению материально-технической базы коммунистического общества не выполнялись ни в пятилетки, ни в семилетку, ни через 15, ни через 20 лет, и именно это дискредитировало сначала КПСС, затем всю коммунистическую идеологию, а далее привело к свертыванию всего советского общества. Иными словами, борьба Хрущева против культа личности Сталина обернулась борьбой против коммунистической идеологии в коммунистическом обществе, ликвидации того ствола, который давал живительные соки СССР, и когда он засох, то развалился и Советский Союз. Так что в плане развития экономики (но отнюдь не в других отношениях) правительство Сталина больше содействовало процветанию России (в рамках СССР), чем правительство «демократа» (а в действительности волюнтариста) Хрущева, развалившего идеологические рычаги воздействия на экономику (экономические рычаги коммунистическая система не принимала, а репрессивные отторгались подавляющим большинством населения). В результате стагнация экономики и разгул коррупции в России времен Брежнева были предопределены.

Каждый новый общественный строй, и каждая правящая династия бывали недовольны историографией своих предшественников. В принципе, это вполне естественное положение вещей, но оно обычно касается недавнего прошлого. Скажем, в демократической России в наши дни недовольны сталинскими репрессиями; однако при отсутствии материального стимулирования первоначальный

энтузиазм молодежи быстро иссяк, а иных стимулов у Сталина кроме страха не было. Так что до какой-то степени насилие (хотя его отнюдь не следовало применять в такой степени и в таком объеме) оказалось для него единственной возможностью как-то повлиять на развитие страны. С другой стороны именно при Сталине СССР смог произвести индустриализацию и разгромить фашизм.

Но в сталинский период историография всячески принижала монархию и боролась с религией, видя в них причины отсталости России. При этом закрывались глаза на высочайшие темпы роста экономики России перед первой мировой войной и на ее огромное влияние на мировой арене. Это совершенно не вписывалось в идеологию ВКП(б). Не упоминалось и о том, что до революции Россия кормила половину Европы своим продовольствием, тогда как при коммунистах в самой России разыгрался голод.

В царский период возвеличивался дом Романовых, подчеркивалось его родство с рядом других европейских монархов; русское православие считалось лучшим воплощением христианства, а слава русского оружия гремела по всей Европе. И всячески порицалось язычество и двоеверие. Если каждый царь из Романовых заслуживал отдельного изучения, то князья Рюриковичи рассматривались в историографии выборочно, и в целом как неудачники, которые развалили великую Киевскую Русь на отдельные удельные княжества и потому не смогли дать достойный отпор татаро-монгольскому нашествию. Только с переходом к царской власти и со сменой царствующей династии, как полагалось историками Романовых, России удалось стать европейской державой.

Но и в эпоху Рюриковичей подчеркивалось преимущество киевских князей перед новгородскими, и православия перед язычеством (хотя с точки зрения русской православной церкви после реформ Никона это начальное православие было совсем не византийского образца). Впрочем, пространных исторических произведений того периода не сохранилось. Иными словами, историками из самых разных сторон общественной жизни нашей страны выделялась какая-то одна, а именно та, которая ценится в данный момент, и демонстрировалось, что именно в современный период она развивается лучше всего, а раньше ее не учитывали. И потому современная история много лучше прежней.

Как бы ни толковался предшествующий период с позиций последующего, но проблема начала истории всегда одна. И тут у любых народов обычно давались не исторические сведения. Либо это была библейская история о том, что господь Бог создал сначала Адама, затем Еву, а потом, после изгнания из рая, у них пошли дети, либо смутные предания о том, какой народ откуда пришел. В XVIII веке в Европе складывается некий эталон создания историографии, которые предписывает начинать ее с неких племен (желательно знать их названия), которые проживали на данной территории, ведя весьма примитивный образ жизни. Это – как бы предыстория. А собственно история начинается с создания государства, обретения письменности и с упоминания первых князей в более поздних летописях. Если же у какого-то народа собственных летописей не велось, тогда искали упоминания о них в летописях других народов. Отсюда летописи и другие нарративные источники были возведены в особый класс исторических документов, на основе которых стала строиться вся историография.

Разумеется, это было важным историческим нововведением, поскольку раньше подобные сведения о начале истории того или другого народа приходилось черпать из устного народного творчества, а этот источник историками вскоре был признан за ненадежный. Письменные сведения дают преимущества во многих отношениях: они компактны, транспортабельны, их можно переписывать в нужном числе экземпляров, а главное – их можно хранить. С этой поры источник становится предпочтительнее любого исследования, ибо он дает юридическое право на признание древним какого-либо исторического события или факта. Особенно это важно было для историографии того или другого народа. Вместе с тем, поскольку письменный источник обретает некоторые юридические функции, из которых могут быть признаны или, напротив, отняты известные привилегии, весьма важным становится вопрос об открытии, интерпретации и хранении источников. Источник изымается из общественного пользования, появляется возможность тайного внесения в него какие-то корректив, его можно через какое-то время переинтерпретировать или даже заменить, при современной техники такие вещи в принципе возможны; и все это в таком случае пройдет без свидетелей. Наконец, ненужный источник можно просто потерять или утратить по небрежности, и тогда сторонники противоположных исторических взглядов теряют свои доказательства. Так что отбор нужных и изъятие ненужных источников является необходимой черновой работой составителя историографии.

Как и в других областях отечественной науки, отбор необходимых источников, отсеивание или опорочивание ненужных были проведены нашей историографией уже к началу XIX века.

Естественно, весьма желательно, чтобы основные вехи развития человечества были согласованы между разными национальными историографиями. Собственно говоря, такой проблемы для периода истории Нового времени и не было. Однако, чем дальше от него вглубь веков, тем сложнее понять, какое событие в какой стране случилось раньше, а какое позже. Это согласование закончилось в XVII веке созданием весьма рациональной системы, согласно которой первой цивилизованной страной на карте мира стала древняя Греция, затем – древний Рим. В XIX веке перед ними поставили историю Египта и Месопотамии, в ХХ веке добавили еще Крито-микенскую (ровесницу Египта, но на территории более поздней Греции), и в таком виде возникла классическая парадигма мировой историографии.