Капитализму в России не бывать!
Шрифт:
Во всех публикациях сторонников «Русской партии» её главным (из явных) врагом называют Александра Яковлева, который выступил против этого движения со своей известной статьёй «Против антиисторизма». То, что «Русская партия» — это хорошо, а статья Яковлева — плохо, стало такой аксиомой, что человек, усомнившийся в этой истине, должен быть отлучён от России как её недостойный сын (или недостойная дочь). Но так ли уж идейно безупречной была эта «Русская партия»?
Сначала спросим, кого считали принадлежащими к этой «Русской партии»? Семанов пишет о Брежневе, что это был типичный русско-советский большевик, но, разумеется, его к «Русской партии» не относит. Почему, ведь Брежнев — русский? А потому, что он советский, да ещё и большевик. Значит, к «Русской партии» относили людей несоветских
Как русский православный советский человек, я преклоняюсь перед теми нашими соотечественниками, которые живут в полном соответствии с учением Господа и Бога нашего Иисуса Христа. Но таких людей лично я встречал немного, и они, как правило, не выставляли своей веры и своих подлинно христианских дел напоказ. И, естественно, не о них идёт речь, когда я говорю о той «Русской партии», они, на мой взгляд, к ней не принадлежали. Во всяком случае, их не было среди тех, кто кичился своим дворянским происхождением и мечтал о восстановлении в нашей стране монархии, не уточняя, правда, с крепостными крестьянами или без них.
Я почти уверен, что «русские патриоты», до сих пор ругающие статью Яковлева, сами её либо не читали вообще, либо не перечитывали в наши дни. А перечитать её стоит.
То, что Яковлев русофоб, вряд ли нужно доказывать, так же как и то, что пытался громить он «русистов» с классовых позиций и с точки зрения давно устаревшего и не подходящего к условиям брежневского СССР догматического марксизма-ленинизма. Но был прав, когда критиковал сторонников взгляда, будто «крестьяне — наиболее нравственный и самобытный национальный тип», а оригинальность (мужика) противостоит безликости (агрессивной или пассивной), разлагающей народный дух. Тот, кто хоть немного знает современную деревню, может оценить справедливость подобных утверждений. Да и историю тут неплохо бы вспомнить. Древнюю Русь иностранцы именовали «страной городов», русских людей на Западе называли «московитами» — по названию столичного города (был ещё только один подобный случай в истории — древних римлян тоже именовали по названию столицы великой империи). Национальный русский тип встречается и в деревне, и в городе. Точно так же и в деревне, и в городе можно встретить и хама, и торгаша, и иуду. Правда, космополитически настроенная интеллигенция обитает в основном в городе, это и искажало взгляд тех патриотических деятелей, которых Яковлев подверг критике.
Тем более прав был Яковлев, когда критиковал тех «русистов», которые искали этот национальный тип в старом ауле или кишлаке, на затерянном хуторе. Они культивировали любование патриархальным укладом жизни, домостроевскими нравами как основной национальной ценностью, а изменения последнего полвека (то есть, Советский строй) рассматривали как искусственно привитые нововведения, как вряд ли оправданную ломку привычного образа жизни.
Справедливо отмечал Яковлев и то, что не о самовозрождении патриархального духа думают, «а землю преображают, космос штурмуют крестьянские сыны».
Ряд «русистов», например, клеймил практику проведённой в СССР коллективизации сельского хозяйства. Сам Сергей Семанов ссылается на «блестящую статью М.Лобанова, где очевидно подвергались ценности «коллективизации» и даже — сказать-то вслух было невозможно — идеи т. Ленина».
М.Лобанов, конечно, талантливый критик, да и о «перегибах» в проведении коллективизации
Но вот что интересно. Даже самые ярые критики коллективизации из русских патриотов гордятся победой советского народа в Великой Отечественной войне. Но эта победа была бы невозможной без индустриализации страны. А индустриализация была немыслимой без коллективизации. Выходит, и у талантливых критиков подчас концы с концами не сходятся. И почти никто из них не говорит о том, что коллективизация оказалась такой драматической страницей отечественной истории потому, что её проводили без теории, которая полностью отсутствовала, о ней ни патриоты, ни их оппоненты не позаботились. Единственным подобием теории на то время была концепция еврейских сельскохозяйственных коммун — киббуцев, предусматривавшая предельно высокую степень обобществления имущества. Во многом именно с этим были связаны многие «перегибы» на первоначальном этапе проведения коллективизации, последствия которых изживались потом десятилетиями.
Но главное всё-таки заключалось в том, что борьба западников и «русистов», при всей её важности, всё же шла на второстепенных направлениях. Судьбы страны зависели не от победы того или иного из этих двух лагерей. Решающей была борьба сторонников и противников Советского строя. А в этой борьбе не только все западники были против Советского строя, но и многие из «русистов» — сторонники царизма и белогвардейщины. Кое-кто из них, возможно, прозрел, когда с приходом к власти Ельцина белогвардейцы утвердились и в Кремле.
Против Советского строя, таким образом, выступили «левые» и «правые» диссиденты, которые подтачивали его с двух сторон. Одни «левые» диссиденты вместе со всеми западниками не смогли бы разрушить СССР, им помогли «правые» диссиденты, действовавшие на патриотически или националистически настроенные слои народа. Тогда, в брежневское время, партия «правых» («патриотических») диссидентов только ещё формировалась, а полностью она проявила себя позднее, во время горбачёвской «перестройки», о чём у нас будет ещё возможность поговорить.
«Советский Гиммлер»
Так Сталин отрекомендовал Берию своим партнёрам по переговорам на Ялтинской конференции. Берия этой характеристики не оправдал, ему не удалось создать из КГБ партию, альтернативную правящей КПСС. А это почти сделал в гитлеровской Германии Гиммлер, фактически превративший СС в независимую от нацистской партии структуру, в своего рода рыцарский орден. Точнее, Берии не дали довершить дело, которое он начал. А вот Андропов превратил КГБ в партию, параллельную КПСС, благодаря чему и смог совершить государственный переворот, сделать большой шаг по пути преобразования СССР в полицейское государство.
Что бы ни говорили о перерождении верхушки КПСС, сама партия оставалась в основе своей народной, придерживавшейся принципа демократического централизма. Она была стержнем Советского тоталитарного строя, то есть строя, когда каждый гражданин страны, хотя бы в идеале, ощущал свою причастность к судьбам государства. В неё ещё притекали кадры из всех слоёв нашего общества. Чем слабее становились в КПСС начала демократии, тем более централизм вырождался в подобие того бюрократического строя, о котором Маркс писал: низы доверяют верхам во всём, что касается общего хода дел, а верхи полагаются на низы в знании подробностей, и тем самым они вводят друг друга в заблуждение. А КГБ при Андропове стал замкнутой структурой, ориентированной не на тоталитарный, а на авторитарный строй, при котором всё решал самый узкий круг «верхов», а «низы» безропотно принимали эти решения из опасения репрессий.
Устранение последних конкурентов
Из триумвирата, пришедшего к власти в 1964 году, к 1982 году остался один Брежнев. Подгорный был в 1977 году выведен из состава Политбюро и отправлен на пенсию, Косыгин скончался в 1980 году.
В новом составе Политбюро возможными конкурентами Андропова на пост Генсека, когда тот освободится после ухода Брежнева, оставались первый секретарь Ленинградской парторганизации Романов и руководитель московской парторганизации Гришин. Для их нейтрализации он использовал уже отработанные приёмы дискредитации.