Капитан Бюрль
Шрифт:
— Бежим, черт возьми! — проговорил Лагит, выталкивая Бюрля на улицу. — Если я задержусь, то всех их до одного уложу на месте.
Переходя площадь, они промочили ноги. Дождь, гонимый ветром, струился по их лицам. Капитан шел молча, между тем как Лагит принялся еще более гневно распекать его за «похабство». Подходящая погодка, не правда ли, чтобы шататься по улицам? Не наделай он глупостей, они оба преспокойно спали бы себе в теплой постели, вместо того чтобы месить грязь. Потом он заговорил о Ганье. Тоже жулик! Солдаты в полку уже трижды переболели животом из-за его тухлятины!
— Все зависит от меня! — брюзгливо ворчал майор. — Кого захочу, того и утвержу! Я скорее соглашусь отрезать себе руку, чем позволю этому отравителю заработать хотя одно су.
Тут он поскользнулся и по самое колено угодил в лужу.
— Знаешь, ведь я иду к нему, — продолжал он, пересыпая свою речь проклятиями. — Я поднимусь наверх, а ты подождешь меня у входа. Мне хочется узнать, что у этой гадины на уме и осмелится ли он завтра пойти к полковнику, как он грозился. И с кем связался, черт побери, с мясником! Больно уж ты неразборчив, скажу я... И этого я тебе никогда не прощу.
Они дошли до Зеленной площади. Дом Ганье был погружен во мрак, но Лагит так бешено колотил в дверь, что ему в конце концов открыли. Оставшись один в непроглядной тьме, капитан Бюрль даже не подумал укрыться от дождя. Он стоял словно вкопанный на углу площади, под хлеставшим ливнем, и в голове у него так шумело, что он не в состоянии был ни о чем думать. Ожидание не тяготило его, ибо он потерял всякое представление о времени. Дом с наглухо запертыми окнами и дверью казался вымершим. Бюрль бессмысленным взглядом уставился на него. Когда майор час спустя вышел оттуда, Бюрлю показалось, что тот только сейчас туда вошел.
Лагит хмуро молчал. Бюрль не решался его расспрашивать. С минуту оба вглядывались в темноту, скорее угадывая, чем видя друг друга. И они снова зашагали по пустым улицам, где шумела вода, словно в русле горного потока. И так они шли бок о бок, еле видимые, безмолвные тени. Майор погрузился в молчание и даже больше не ругался. Однако когда они опять очутились на площади Суда, он, при виде освещенных окон кафе «Париж», хлопнул Бюрля по плечу и произнес:
— Если ты когда-нибудь переступишь порог этой зловонной ямы...
— Не беспокойся! — не дав ему договорить, ответил Бюрль и протянул ему руку.
Лагит, однако, продолжал:
— Нет, нет, я провожу тебя до самого дома. Так, по крайней мере, я буду знать, что ты хоть сегодня ночью туда не вернешься...
Они пошли дальше. Свернув на улицу Реколе, оба замедлили шаг. И только у самой двери, уже вынув из кармана ключ, капитан набрался смелости и спросил:
— Ну что?
— Ну что? — суровым голосом повторил майор. — А то, что я такой же подлец, как и ты! Да, я совершил подлость... Черт побери! И это из-за тебя, окаянного, наши солдатики еще три месяца будут питаться дохлятиной!
И он рассказал, что этот мерзавец Ганье, оказавшийся изворотливым парнем, мало-помалу вынудил его пойти на следующую сделку: он, Ганье, не пойдет жаловаться полковнику, но взамен потребовал от майора
— Ну и ну!.. — продолжал майор. — Я себе представляю, как этот мошенник наживается на солдатском продовольствии, если он мог так, за здорово живешь, подарить нам две тысячи франков!
Бюрль, у которого от волнения перехватило горло, крепко сжал руку своему старому другу. Он лишь смог пробормотать несвязные слова благодарности. Подлость, которую тот совершил для его спасения, тронула его до слез.
— Правда, это я в первый раз... — сказал майор. — Ничего не поделаешь, черт побери!.. Не иметь каких-нибудь двух тысчонок у себя в письменном столе! Это, пожалуй, на всю жизнь отобьет охоту к картам... Ну и поделом мне... Я и сам не бог весть чего стою... Только смотри не вздумай еще выкидывать такие фокусы, потому что будь я проклят, если еще раз пойду на такое...
Капитан его обнял.
Когда за Бюрлем захлопнулась дверь, майор еще с минуту постоял на пороге, чтобы убедиться, что тот действительно пошел спать. Затем, так как на башенных часах пробило полночь и дождь по-прежнему лил над уснувшим городом, он, обессиленный, с трудом поплелся домой. Его мучила мысль о солдатах. Он остановился и голосом, полным нежной жалости, произнес:
— Бедные ребята! Наедятся же они падали на эти-то две тысячи франков!
III
Все в полку были поражены: Бюрль порвал с Мелани! Неделю спустя это был уже вполне достоверный, неопровержимый факт. Капитан и носа не показывал в кафе «Париж». Передавали, что его местечко там, к великому прискорбию чиновника в отставке, совсем еще тепленьким снова перешло к аптекарю.
Самым невероятным во всем этом деле было, что капитан жил затворником у себя на улице Реколе. Несомненно, он остепенился настолько, что проводил все вечера в семейном кругу, у камелька, помогая маленькому Шарлю готовить уроки.
Госпожа Бюрль, ни словом не обмолвившаяся о его махинациях, сидя против него в кресле, по-прежнему сохраняла ту же непреклонную суровость, но взгляд ее говорил, что она считает сына исцелившимся.
Приблизительно спустя две недели как-то вечером майор без приглашения явился к обеду. Очутившись лицом к лицу с Бюрлем, он испытал какую-то неловкость, разумеется, не за себя, а за капитана, опасаясь возбудить в нем неприятные воспоминания. Но ввиду того, что тот исправился, Лагиту захотелось просто по-дружески разделить с ним трапезу, надеясь, что это ему будет приятно.
Когда Лагит явился, Бюрль находился у себя в комнате. Майора встретила г-жа Бюрль. Сказав, что он запросто пришел пообедать, Лагит, понизив голос, спросил:
— Ну как?
— Все идет как нельзя лучше.
— Ничего подозрительного?
— Решительно ничего... Ложится ровно в девять часов вечера, никуда не ходит, с виду будто очень доволен…
— Вот это славно, черт возьми!.. — воскликнул майор. — Я так и знал, что ему необходима была встряска. У него, видимо, еще есть совесть, у этого негодника!