Капитан дальнего плавания
Шрифт:
Написал слово "кутнуть" и перепугался. Когда писал об одном прекрасном советском актере - не боялся, а тут одолели сомнения. Применим ли глагол "кутить" к нашему офицеру? В великой русской литературе прошлого века он применялся не всегда в осуждение. Кутили многие наши любимые герои, в том числе и офицеры. Покучивали, когда заводились деньги, и сами великие писатели. Я все понимаю: другая эпоха, другой классовый состав героев; но так ли уж мы правы, позволяя нашим героям быть в бою Болконскими, Ростовыми, Долоховыми и в то же время требуя от них, чтобы в быту они все превращались в капитанов Тушиных? Не забываем ли мы, что когда привычных к действию людей начинает одолевать хандра, то их энергия, не находя законного выхода, обращается в дурную сторону?
Не я первый выражаю вслух такие еретические мысли. В
– Дайте вернувшемуся из похода командиру встряхнуться, пусть он погуляет в свое удовольствие, он это заслужил. Не шпыняйте его, а лучше создайте ему для этого условия..." Речь армейского комиссара была воспринята с интересом, но и с недоверием. И даже, воспринятая как директива, больших последствий не имела.
Маринеско скучал и хандрил. Больше всего его угнетало, что его старая вина не прощена и не забыта, и из упрямства отвечал на это новыми нарушениями дисциплины и нелепыми выходками. Тяга к алкоголю, объясняемая раньше простой распущенностью, принимала уже болезненный характер. Появились первые признаки эпилепсии. Пил и безобразничал уже больной человек. Только этим я объясняю, что Маринеско, всегда верный данному слову, дважды давал командованию и парткомиссий слово исправиться и дважды его не сдержал.
Переход на новую стоянку мог внести свежий ветер в накалявшуюся вокруг Маринеско атмосферу. Александр Иванович очень тосковал по родине. Правда, освобожденная Прибалтика не была для него такой знакомой и родной, как Ленинград или Одесса, но все-таки это была своя, советская земля. Но, как на грех, возвращение на родину началось с происшествия, по тем временам чрезвычайного. Эпизод этот, рассказанный мне бывшим электриком "С-13" В.И.Величко, - свидетельство того, что помимо его собственных срывов Александру Ивановичу еще и "везло" на конфликты.
"Лодка пришла из Турку то ли в субботу, то ли в воскресенье, и сразу же было объявлено: никаких увольнений. Разочарование было всеобщее - всем осточертела жизнь на чужой земле, хотелось походить по своей. Уступая настойчивым просьбам, командир отпустил на берег троих мотористов - это была дружная компания. Александр Иванович знал - ребята его не подведут. А через некоторое время, надев парадную форму со всеми орденами, отправился в город и сам. В городском парке к нему привязался помощник коменданта города, известный всем самодур и грубиян, впоследствии разжалованный за различные злоупотребления. Маринеско был абсолютно трезв, помкоменданта "на взводе" и хамил. Спокойствие и независимая манера нашего командира привели того в бешенство, он пытался задержать Александра Ивановича и даже схватил его за руку. Случайно это увидела прогуливавшаяся в парке дружная троица мотористов: "Нашего командира обижают!" В результате все пятеро оказались в комендатуре. Командира отпустили немедленно, но матросов тут же отправили на гауптвахту. Десять суток строгого ареста. Командир оказался в сложном положении. С одной стороны, ребята его здорово подвели, с другой - оставить их в беде было не в его правилах. На другой день он написал объяснение начальнику гарнизона, и хотя матросы были бесспорно виноваты, поведение помкоменданта бросало тень на всю комендатуру, там это поняли, и строгости кончились: еду арестованным носили с плавбазы, а вскорости и вовсе выпустили. Однако если ребята рассчитывали вернуться на лодку героями, то жестоко обманулись. Командир устроил им суровый разнос. Для обожавших командира матросов это было похуже гауптвахты".
В этом эпизоде все достоверно, потому что очень похоже на Александра Ивановича. Не сомневаюсь, он был трезв, иначе ему бы не выйти из комендатуры. Из-за чего же возник конфликт в парке? Вероятно, избалованный властью помкоменданта решил, что Маринеско отвечал
Несколько слов о дерзости. Дерзость - понятие не однозначное. Все атаки Маринеско были дерзкими, и в этом их неоспоримое достоинство. В быту, в обиходе представление о дерзости более размыто. Я что-то не припомню ни одного взыскания, сформулированного так: за дерзость. Тем не менее дерзость карается.
По моим наблюдениям, дерзость Маринеско заключалась прежде всего в органически присущем ему чувстве человеческого равенства. Он ценил людей не по занимаемому ими положению, а по их достоинствам. Применительно к нижестоящим это качество называется демократизмом, в отношениях с вышестоящими нередко опрашивается дерзостью. Всякому начальнику лестно, а не слишком уверенному в себе тем более, чтоб его хоть немного боялись. В глазах Александра Ивановича, даже когда он признавал свою вину, нельзя было увидеть ни тени страха или подобострастия. Верный обычаям своего детства, своей вины он никогда не отрицал, скорее мог взять на себя чужую, и в его нежелании выкручиваться тоже чудилась какая-то дерзость. Не утверждаю, что Маринеско был всегда прав. Его нередко бесило, когда кто-то из сверстников, получив повышение, заметно менялся и заговаривал начальственным тоном. Самому Маринеско это было чуждо, и он не умел понять, что в некоторых случаях сие, увы, неизбежно, и, ставши прямым начальником, вчерашний дружок уже не может, а в некоторых случаях даже не имеет права оставаться для Саши Маринеско прежним Васей или Петей.
Но все это, так сказать, в скобках. Далеко не все чепе оканчивались так благополучно. Маринеско уже не владел собой, в течение нескольких месяцев он ухитрился совершить больше серьезных проступков, чем за всю свою многолетнюю службу. Последняя его пьяная выходка исчерпала терпение начальства: Маринеско явился на базу после самовольной отлучки в какой-то случайной компании, спьяну нагрубил исполнявшему обязанности комдива офицеру и отказался извиниться, - в общем, закусил удила. Комбриг докладывает командующему флотом. Решение: снизить в звании до старшего лейтенанта и направить на должность помощника на другую лодку. Решение было даже не чересчур суровым, выносившие его военачальники ценили Маринеско, хотели сохранить его для подводного флота и, вероятно, искренне считали, что у них нет другого выхода. Но для Александра Ивановича перспектива расстаться с "С-13" и попасть под начало к какому-то другому командиру корабля была непереносима. Свои многочисленные вины он сознавал, мучился оттого, что доверие к его словам и клятвам подорвано. Как признавался мне впоследствии Александр Иванович, он сам с трудом разбирался в своих чувствах; ему казалось, что он может не вынести своего нового, унизительного, на его тогдашний взгляд, положения, сорваться и окончательно погубить свою репутацию. Чувство вины мешалось с обидой, вина не позволяла считать себя только обиженным, обида мешала чувствовать себя только виноватым. Изменился не характер Маринеско, произошел какой-то надлом в его физическом и душевном состоянии.
"Наказание в данном случае не исправило человека, - писал в своей статье Н.Г.Кузнецов.
– Оно сломало его. Спасательный круг не был подан вовремя".
В статье не сказано, встречался ли Николай Герасимович с Маринеско. Тем не менее такая встреча была. Рассказывал мне об этой встрече и он сам, и Нина Ильинична, знали о ней и офицеры на лодке.
Узнав о своем разжаловании, Маринеско заметался. Выяснил, что Н.Г.Кузнецов в Ленинграде, и загорелся: еду к наркому! Зачем? Протестовать? Каяться? Он и сам это толком не знал. За рулем своего "форда" Маринеско помчался в Ленинград и сумел добиться приема.
Николай Герасимович разговаривал с Маринеско долго и по-отечески. Маринеско он не знал, но что-то в его характере угадал. И нашел промежуточное решение - назначить его не помощником, а командиром, но не на лодку, а на тральщик. "Послужите год, - сказал ему Николай Герасимович, - проявите себя с самой лучшей стороны, и мы вернем вас на лодку". Решение было мудрым во многих отношениях: с одной стороны, оно не отменяло приказа, с другой - сохраняло Александру Ивановичу привычную для него самостоятельность, притом, что немаловажно, в другой среде, в отрыве от сложившихся и запутанных отношений, от безоговорочно сочувствующих и столь же безоговорочно осуждающих взглядов. Как знать, не был ли это спасательный круг? Но Александр Иванович уперся: демобилизуйте.