Капитан гренадерской роты
Шрифт:
Потолковав еще немного, Темирязев простился с Юшкевичем, а дня через два снова к нему заехал узнать, как идет это дело.
— Да что дело… идет дело, только не больно шибко, — ответил преосвященный. — Доносил я государыне обо всем: изволила сказать, что очень этим всем обижена, да не только тем, что с регентом ее сверстали, а и тем, что дочерей ее обошли. Только я ждал, что она будет говорить об Остермане, а она молчит, говорю тебе: не льнет к нему ничто, да и полно! Такую силу дали. Вот есть книга у нас, «Камень
Темирязев кивнул головою.
— Ну, так вот эту книгу он взял да и запечатал, и сколько раз просил я государыню, чтобы распечатать приказала ту книгу, а до сих пор ничего не мог добиться. Мешает он мне, или сам, или через принца, да и как не мешать, посуди ты! Он нам всякие каверзы готов делать, потому мы ему противны: не нашего он закона. На все российское духовенство он, аки лев лютый, рыкает, безбожник! Только нет, так все это оставить невозможно. Скажи ты мне, знает ли тебя фрейлина Менгденова? Она в очень великой у государыни милости, через нее все можно оборудовать…
— Нет, не знает она меня, — ответил Темирязев.
— Ну, это все равно, а ты все же поди к ней, худого от этого не будет, — продолжал Амвросий, — поди к ней, не мешкая, и расскажи про манифест, про то, как сравнена великая княгиня с регентом и ту речь покажи, что у меня отметил. И подкрепи ей, что все это дело Остермана; может, она будет великой княгиней на него представлять и та нас не послушает, а ее послушает.
Темирязев задумался: не в его характере было в такие дела впутываться. Но он находился под влиянием Амвросия, и тот, наконец, так сумел уговорить его, что он решился повидаться с Юлианой и толковал только об одном, что нужно это сделать тайно, чтобы никто не мог проведать об этом свидании.
Все это можно, — сказал архиерей, — я пошлю с тобой моего келейника, он тебе покажет крыльцо, откуда ты прямо можешь пройти к самой спальне фрейлины.
Так и сделали. Темирязев отправился со служанкой, и Юлиана, уже давно привыкшая ко всевозможным интригам, таинственности и неожиданным посещениям, немедленно приняла его.
Он был очень смущен неловкостью своего положения, начал заикаясь и со всевозможными отступлениями, объяснять фрейлине, в чем дело.
Но она почти с первых же слов его перебила:
— У нас все это есть, мы все знаем, — сказала она, а затем и отправилась к правительнице.
Темирязев в смущении дожидался. Она вернулась через несколько минут и сказала ему, чтобы он сходил к Головкину и спросил его от имени Анны Леопольдовны: написал ли он то, что ему было приказано, и если написал, то привез бы. Сам же Темирязев должен был показать Головкину манифест и, выслушав, что на это скажет, вернуться обратно.
Робкий действительный статский советник, неожиданно попавший в деятели и заговорщики, и рад был бы от всего отказаться, вернуться преспокойно домой,
Тот взял манифест, прочел и сказал:
— Мы про это давно ведаем. Я государыне об этом доносил обстоятельно, а написано или нет то, что мне приказано — так скажи ты фрейлине, что я сам завтра буду во дворце.
С этим ответом Темирязев направился к Юлиане. Теми же таинственными путями вошел он в ее будуар и оторопел, перед ним очутилась не Юлиана, а сам правительница.
— Что с тобой говорил Михайло Гаврилович? — сразу спросила Анна Леопольдовна, почти не ответив на его поклон.
Темирязев передал ей слова Головкина.
— Мне не так досадно, — снова заговорила принцесса, — что меня сверстали с регентом, досадно то, что дочерей моих в наследстве обошли. Поди ты напиши таким манером, как пишутся манифесты, два: один в такой силе, что будет волею Божию государя не станет и братьев после него наследников не будет, то быть принцессам по старшинству. В другом манифесте напиши, что если таким же образом государя не станет, то чтобы наследницей быть мне.
Темирязев стоял ни жив, ни мертв, весь даже похолодел от ужаса.
Вот к чему привели его эти дружеские беседы с архиереем. Потолковать за ужином о злостных действиях Остермана он мог, и даже с удовольствием, пожелать этому Остерману всего дурного, тоже было делом нетрудным, но вдруг самому писать манифесты, да еще и не один, а два — это уже совсем другое.
— Да как же я, ваше высочество, писать буду?! — прошептал он, не смея взглянуть на Анну Леопольдовну.
— Как писать будешь?! — воскликнула она. — А так, как всегда это пишется. Что же тут такого? Чего ты боишься? Ведь, ты присягал государю, присягал, что будешь мне послушен?
— Присягал, — заикаясь, ответил Темирязев.
— Ну, так если присягал, то и помни присягу, поди и сделай, как я говорю тебе, а сделав, отдай фрейлине. Только никому, как есть никому не моги и заикнуться об этом, помни о голове своей! — закончила Анна Леопольдовна довольно грозно и вышла из комнаты.
— Темирязев стал было дожидаться Юлианы, чтобы как-нибудь выпутаться из этого затруднительного положения, упросить ее, чтобы с него снято было такое неожиданное и тяжкое поручение.
Но сколько он ни ждал, фрейлина не показывалась.
Наконец, он вышел из дворца и направился к себе, решительно не зная, как будет писать эти манифесты. Сам он манифестов ни за что писать не сумеет, следовательно, нужно обратиться к какому-нибудь способному на то человеку.
Он, не долго рассуждая, свернул в сторону, отправился к секретарю иностранной коллегии Познякову и, предварительно взяв с него самые страшные клятвы в сохранении тайны, рассказал ему в чем дело и умолял выручить его, ради Бога.