Капитан гренадерской роты
Шрифт:
Те, кто не видал ее недели с две, поражались переменой, происшедшей в ее наружности. Она похудела, побледнела, глаза ее лишились прежнего блеска и во всем лице изображалась страшная усталость.
«Фрейлина больна, — толковали во дворце, — и, должно быть, серьезно больна». Спрашивали ее доктора, но тот только пожимал плечами и не мог ничего ответить. Он совершенно не понимал ее болезни, ради успокоения совести прописывал ей безвредные микстуры, которых она не принимала, или принимала только по настоятельному требованию правительницы и из рук ее.
Не
Правительница насильно врывалась к своему другу; плакала, целовала ее, расспрашивала что с нею, допытывалась, не хочет ли она чего-нибудь.
— Боже мой, может быть, у тебя есть какое-нибудь горе, или, может быть, я в чем-нибудь виновата перед тобою? Скажи мне, ради Бога, признайся!.. Я все готова сделать для тебя! Что с тобой! Ты так изменилась, ты на себя не похожа. Ради Бога, скажи мне: хочешь чего-нибудь? Проси, требуй, все будет к твоим услугам…
Но Юлиана ничего не отвечала и только печально опускала глаза. Она видела искреннее участие и чувство Анны Леопольдовны, она сама продолжала любить ее, своего старого и неизменного друга. Она не находила в себе силы рассказать ей истину, потому что боялась, что эта истина так же разрушительно подействует и на принцессу, как и на нее самое подействовала. Чувство Анны Леопольдовны к Линару было истинной любовью, и Юлиана знала это.
«Нет! Боже избави, как же можно хоть что-нибудь сказать ей, хоть намекнуть, тогда совсем погибель, тогда мы обе погибли».
«Нет, уж лучше пусть я одна, — думала Юлиана, — пусть хоть она-то будет счастлива! Ах, только бы ушла от меня! Оставила бы меня одну, одной все же легче».
И она упрашивала Анну Леопольдовну выйти, она говорила, что устала, что ей спать хочется, но принцесса не слушалась.
— Ты нездорова, тебе дурно, как же ты требуешь, чтобы я ушла от тебя? Разве ты когда-нибудь отходила от меня, когда я была больною? Нет, я не уйду отсюда! Ложись, спи, я буду охранять тебя.
Она своей слабой, нежной рукою обнимала Юлиану, укладывала ее в постель, садилась возле.
Проходило несколько минут в молчании. Юлиана делала вид, что засыпает.
— Ты спишь, Юлиана? — тихо спрашивала Анна Леопольдовна.
Та не отвечала.
— Ну, хорошо, спи, спи. Я буду говорить тихо, тихо, ты хоть не слушай меня, но я не могу молчать, я буду говорить о нем. Ты знаешь, что я только немного успокаиваюсь тогда, когда говорю с тобою!
Юлиана вся вздрагивала от слов этих. «Боже мой, еще этого не доставало!»
А, между тем, Анна Леопольдовна говорила. Имя Линара повторялось ежеминутно, и каждое новое слово раздражало и мучило бедную Юлиану.
Правительница передавала ей все свои мечты, все свои предположения. Подробно рассказывала о том, что говорил с нею тогда-то и тогда-то Линар, с наслаждением вспоминала все те слова его, в которых выражалась его горячая любовь к ней, Анне Леопольдовне.
Юлиана не в силах была больше сдерживаться и притворяться спящей.
Стиснув
Принцесса подбегала к столику, схватывала микстуру, наливала ложку и заставляла Юлиану проглотить лекарство.
— Ради самого Бога, если у тебя есть хоть капля жалости, оставь меня! — наконец, произносила Юлиана, едва удерживая рыдания.
Но Анна Леопольдовна ее не слушала и не уходила до тех пор, пока кто-нибудь не являлся звать ее в приемные покои. Она сдавалась только перед необходимостью.
Освободясь от ее присутствия, Юлиана кидалась к двери, запирала ее на ключ и раздражалась рыданиями.
Иногда у нее хватало даже силы на несколько часов забыться, отдаться прежней жизни, прежним интересам. Тогда она снова оживлялась, выходила в приемные комнаты, встречала приветливой и благосклонной улыбкой сановников, постоянно ожидавших возможность сказать несколько слов, попросить ее о чем-нибудь, или просто показаться ей: напомнить о себе, получить благосклонную улыбку всесильной фаворитки.
Весь день 24 ноября во дворце было много гостей: приезжали поздравить правительницу с тезоименитством ее дочери Екатерины. Но часу в одиннадцатом вечера все разъехались, огни были потушены.
Принц Антон удалился на свою половину, а Анна Леопольдовна прошла к Юлиане.
Она застала фрейлину лежавшею на постели с открытыми глазами и бледным, почти безжизненным лицом.
— Что с тобою? — спросила Анна Леопольдовна. — Отчего ты так рано скрылась? Я нарочно всех отпустила раньше, чтобы побыть с тобой.
— Мне опять что-то нездоровится, — прошептала Юлиана.
— Послушай, я ни за что не оставлю тебя сегодня ночью, пойдем ко мне, ты будешь спать со мною.
— Да зачем же?.. — начала, было, Юлиана.
Но Анна Леопольдовна не хотела ничего и слышать. Она настаивала и умоляла до тех пор, пока Юлиана, наконец, согласилась.
Тогда они прошли в спальню правительницы, скоро разделись и легли рядом на огромной, высокой кровати под роскошным балдахином.
Скоро замерли последние звуки в соседних комнатах; весь дворец погрузился в сон и тишину…
В это время Елизавета стояла в Преображенских казармах с крестом в руках, окруженная коленопреклоненными солдатами и офицерами…
Анна Леопольдовна начала засыпать; Юлиана прислушивалась к ее мерному дыханию и сама погружалась в туманный, почти неуловимый мир полугрез и обрывающихся, быстро несущихся мыслей. То был не сон, но и не явь: сознание действительности сменялось фантастическими картинами и уже Юлиана не могла сообразить, что во всем этом фантазия, и что действительность. То ее горе, несчастие, которое она сама себе приготовила и под бременем которого изнывала, казалось ей еще ужаснее, оно принимало даже какую-то видимую форму, страшный, гигантский образ, и надвигалось на нее, давило ее своей каменной тяжестью; то внезапно и в одно мгновение рассыпалось страшное видение и откуда — то, из лучезарной высоты, слетало счастье, никогда наяву неизведанное.