Капитан Хорнблауэр
Шрифт:
— Спасибо, капитан, — сказал он. — Я думаю, теперь присутствие вашей призовой команды излишне. Я и мои офицеры разберемся с попытками неподчинения, ежели таковые возникнут.
— Думаю, так, — сказал Хорнблауэр немного горько.
— Кое-кто из них может не так легко принять просвещение, когда до этого дойдет, — сказал Креспо с ухмылкой.
Возвращаясь на «Лидию» Хорнблауэр с горечью вспоминал об убийстве штурманского помощника. Это преступление он обязан был предотвратить — он поднялся на борт «Нативидада» в значительной степени для того, чтоб не допустить зверств, и это ему не удалось. И все же он сознавал, что такого рода жестокость не скажется дурно на его матросах, как было бы
Мысли Хорнблауэра неожиданно прервал пушечный выстрел с «Нативидада», тут же подхваченный «Лидией». Он едва не подпрыгнул на кормовом сиденье барказа, но глянул через плечо и успокоился. Новый флаг развевался теперь на флагштоке «Нативидада», синий с желтой звездой посередине. Грохот пушек раскатился по всему заливу; когда Хорнблауэр поднялся на борт «Лидии», салют еще не смолк. Мистер Марш, артиллерист, расхаживал по палубе полубака, бормоча себе под нос — Хорнблауэр распознал профессиональную присказку.
— Не будь я круглым дураком, ноги б моей не было здесь. Огонь, семь. Я оставил жену, я оставил детей, увижу ли их, Бог весть. Огонь, восемь.
Через полчаса Хорнблауэр на берегу встречал Эль Супремо. Тот прискакал пунктуально, минута в минуту. За ним тянулась оборванная свита. Эль Супремо не потрудился представить капитану своих приближенных, только поклонился и сразу шагнул в барказ. Те, по очереди подходя к Хорнблауэру, сами называли свои ничего не говорящие ему имена. Все они были чистокровные индейцы, все — генералы, исключая двух полковников, и все очевидно преклонялись перед своим повелителем. Их манера держаться, всякий их шаг выдавали не просто страх — в них было восхищение, можно даже сказать — обожание.
На переходном мостике фалрепные, боцманматы и пехотинцы приготовились встречать Эль Супремо пышными воинскими почестями, но тот, поднимаясь по трапу, вновь изумил Хорнблауэра, когда мимоходом бросил:
— Меня полагается приветствовать двадцатью тремя выстрелами, капитан.
Это — на два выстрела больше, чем причиталось бы Его Величеству королю Георгу, если б тот поднялся на борт «Лидии». Хорнблауэр минуту смотрел прямо перед собой, судорожно придумывая, как бы отказать, и наконец успокоил свою совесть, сочтя, что такое количество выстрелов будет лишено всякого смысла. Он поспешно отправил посыльного к мистеру Маршу с приказом сделать двадцать три выстрела — странно, как юнга в точности воспроизвел реакцию Хорнблауэра: сперва уставился на него, потом взял себя в руки и поспешил прочь, успокоенный мыслью, что отвечает не он, а капитан. Хорнблауэр с трудом подавил улыбку, представив изумление Марша и раздражение в его голосе, когда он дойдет до «Не будь я круглым дураком, ноги б моей не было здесь. Огонь, двадцать три».
Эль Супремо вступил на шканцы и рассматривал их с пристальным любопытством, но стоило ему заметить на себе взгляд капитана, как интерес исчез с его лица, уступив место прежнему отвлеченному безразличию. Он казалось, слушал, но смотрел поверх голов Буша, Джерарда и прочих, пока Хорнблауэр их представлял. Когда Хорнблауэр спросил, не желает ли Эль Супремо осмотреть корабль, тот молча покачал
— «Нативидад» поднял еще один флаг на ноке рея, сэр. Нет, это не флаг, это…
Это было человеческое тело. Черное на фоне голубого неба, оно медленно поднималось, дергаясь и крутясь в воздухе. Через мгновение второе тело подтянули к другому ноку рея. Все глаза неосознанно устремились на Эль Супремо. Он по-прежнему смотрел вдаль, ни на чем не фокусируя взгляда, но все знали, что он видел. Английские офицеры в поисках указаний поспешно взглянули на капитана и, подчиняясь его примеру, неловко притворились, будто ничего не заметили. Дисциплинарные меры на корабле иной нации — не их ума дело.
— Обед будет вскоре подан, Супремо, — сказал Хорнблауэр, сглотнув. — Соблаговолите пройти вниз?
Все так же молча Эль Супремо спустился по трапу. Внизу его малый рост стал еще заметнее — ему не приходилось нагибаться. Голова его слегка касалась палубных бимсов, но их близость не заставляла его пригнуться. Хорнблауэр поймал себя на глупом чувстве — он подумал, что Эль Супремо и не пришлось бы нагибаться, что палубные бимсы скорее поднялись бы, чем святотатственно ударили его по голове — так действовало на него молчаливое достоинство Эль Супремо.
Полвил и помогавшие ему вестовые, в лучших одеждах, придерживали занавески, по-прежнему заменявшие убранные переборки. У входа в каюту Эль Супремо на мгновение остановился и, впервые со своего появления на борту, разжал губы.
— Я буду обедать здесь один, — сказал он. — Пусть мне принесут еду.
Никто из свиты не усмотрел в этих словах ничего странного — Хорнблауэр, наблюдавший за их лицами, был совершенно уверен, что их спокойствие отнюдь не напускное. Они удивились не больше, чем если бы Эль Супремо просто чихнул.
Конечно, возникло множество затруднений. Хорнблауэру и остальным гостям пришлось обедать за наскоро организованным в кают-компании столом. Его единственная льняная скатерть и единственный набор льняных салфеток, равно как и две бутылки старой мадеры остались у Эль Супремо в кормовой каюте. Не скрашивала трапезу и царившая за столом напряженная тишина. Приближенные Эль Супремо отнюдь не отличались разговорчивостью, Хорнблауэр же единственный из всех англичан мог объясняться по-испански. Буш дважды предпринимал героические попытки вежливо заговорить с соседом, добавляя к английским словам «о» в надежде превратить их в испанские, но, натолкнувшись на непонимающий взгляд, сбился на невнятное бормотание и сник.
Обед еще не кончился, никто еще не зажег коричневые сигары, доставленные на борт вместе с остальными припасами, когда с берега прибыл посыльный, и оторопелый вахтенный офицер, не поняв его тарабарщины, провел его в кают-компанию. Войско готово к погрузке. С облегчением Хорнблауэр отложил салфетку и вышел на палубу, остальные за ним.
Те, кого партиями доставляли с берега корабельные шлюпки, были типичные центрально-американские солдаты, босые и оборванные, с темной кожей и матовыми волосами. Каждый имел при себе блестящее новенькое ружье и толстый подсумок, но все это им прежде передали с «Лидии». Почти все держали в руках полотняные мешочки, видимо, с харчами — некоторые к тому же несли дыни и банановые гроздья. Команда согнала их на главную палубу; солдаты с любопытством озирались и громко переговаривались, но послушно устроились на корточках между пушек, куда их подтолкнули ухмыляющиеся матросы, собрались в кучки и принялись оживленно болтать. Многие жадно накинулись на еду — Хорнблауэр подозревал, что они едва не умирают от голода и поглощают рацион, рассчитанный на несколько дней.