Капитан Хорнблауэр
Шрифт:
— Благодарю. Нелегко было до вас добраться. Пришлось употребить власть, а не то рыбаки отказывались меня везти. Они боятся, как бы до французов не дошло, что они вступали в сношения с английским судном. Поглядите! Как они улепетывают!
— Значит, сейчас в деревне нет французского гарнизона?
— Нет, сударь.
При этих словах на лице Вильены появилось странное выражение. Он был молод, с оттопыренной габсбургской губой (возможно, это значит, что высоким званием он обязан грешку матери или бабки), кожа светлая, хотя и загорелая. Карие с тяжелыми веками глаза неотрывно следили за Хорнблауэром и, казалось, молили не продолжать разговор, но Хорнблауэр оставил мольбу без внимания — ему нужна была информация.
— А испанские войска здесь? — спросил он.
— Нет, сударь.
— А ваше подразделение,
— Его здесь нет, капитан, — отвечал Вильена и торопливо продолжил: — Новость, которую я должен вам сообщить, такая. Французская армия — следовало бы сказать, итальянская армия — идем маршем по побережью в лиге к северу от нас.
— Ба! — сказал Хорнблауэр. Новость действительно хорошая.
— Вчера вечером они были в Мальграте и двигались к Барселоне. Десять тысяч человек — итальянская армия под командованием Пино и Леччи.
— Откуда вы знаете?
— Знать это — мой долг как офицера легкой кавалерии — с достоинством отвечал Вильена.
Хорнблауэр глядел на него и размышлял. Уже три года как бонапартистские войска заняли Каталонию. Они побеждали испанцев на поле боя, брали их крепости после упорной осады, но не покорили страну и были сейчас не ближе к этой цели, чем в день, когда предательски вторглись в ее пределы. Каталонцы не могли разбить в сражении даже тот разношерстный сброд, который направлял против них Бонапарт — итальянцев, немцев, швейцарцев, поляков, отбросы французской армии — и все же дрались отчаянно, черпая новые силы с каждого незавоеванного клочка своей земли, выматывали противника беспрестанными передислокациями. Однако это не объясняет, каким образом гусарский полковник оказался один-одинешенек на территории, которую вроде бы контролируют французы.
— Как вы тут очутились? — резко осведомился Хорнблауэр.
— Во исполнение воинского долга, сударь, — важно ответил Вильена.
— Очень сожалею, но я так и не понял, дон Хосе. Где ваш полк?
— Капитан…
— Где ваш полк?
— Не знаю, сударь.
Вся спесь слетела с молодого гусара. Он смотрел на Хорнблауэра большими молящими глазами, не в силах сразу сознаться в своем позоре.
— Когда вы видели его в последний раз?
— В Тордере. Мы… мы сражались с Пино.
— И были разбиты?
— Да. Вчера. Они шли маршем из Жероны, и мы спустились с гор, чтобы отрезать им путь. Их кирасиры разметали нас. Моя… моя лошадь пала здесь, в Аренс-де-Мар.
Слушая эти жалкие слова, Хорнблауэр в интуитивном озарении представил все: нерегулярные части бегут по торному склону, яростная контратака, беспорядочное отступление. Сейчас в каждой деревушке на мили вокруг полным-полно беглецов. У Вильены лошадь была получше, он ускакал дальше всех, и если бы не загнал ее до смерти, мчался бы, наверно, и сейчас. Чтобы собрать на побережье десять тысяч человек, французам пришлось оставить деревушки, вот почему Вильена не попал в плен, хотя и был между французской армией и Барселоной, местом ее основной дислокации.
Теперь, когда Хорнблауэр все понял, не стоило заострять внимание на злоключениях Вильены, напротив, для пользы дела стоило его ободрить.
— Поражение, — сказал Хорнблауэр, — рано или поздно выпадает на долю каждого воина. Будем надеяться, сегодня мы с вами отомстим за вчерашнее.
— К отмщению взывает не только вчерашнее, — сказал Вильена.
Он сунул руку во внутренний карман и вытащил сложенный лист бумаги, развернул — это оказалась отпечатанная прокламация — и протянул Хорнблауэру. Тот проглядел текст, и, насколько позволяло знание каталанского, прочел. Начиналась она так: «Мы, Лучиано Гаэтано Пино, кавалер Ордена Почетного Легиона, кавалер Ордена Железной Короны Ломбардии, дивизионный генерал, командующий силами Его Императорского и Королевского Величества Наполеона, императора Французского и короля Итальянского, в провинции Жерона, постановляем…» Дальше шли пронумерованные параграфы, в которых перечислялись все мыслимые преступления против Его Императорского и Королевского Величества. Хорнблауэр быстро пробежал глазами. Каждый параграф кончался словами: «будет расстрелян», «смертной казни», «будет повешен», «будет сожжена» — с некоторым облегчением Хорнблауэр обнаружил, что последнее относится к деревням, где дают пристанище мятежникам.
— Они сожгли все деревни
— Ужасно! — сказал Хорнблауэр, но разговор поддерживать не стал. Только позволь испанцу заговорить о бедах своей страны, и его не остановишь. — Вы сказали, этот Пино идет маршем вдоль берега?
— Да.
— Есть ли возле берега достаточно глубокое место?
Испанец возмущенно поднял брови, и Хорнблауэр понял — едва ли справедливо спрашивать гусарского полковника о промерах глубин.
— Есть ли там батареи, защищающие дорогу со стороны моря? — спросил он.
— О да, — отвечал Вильена. — Я слышал, что есть.
— Где именно?
— Точно не знаю, сударь.
Хорнблауэр понял, что точных сведений от Вильены не получит — да собственно, чего и ждать от испанского кавалериста.
— Хорошо, посмотрим на месте, — сказал он.
XIV
Хорнблауэр кое-как отвязался от Вильены — молодой полковник, признавшись в своем поражении, впал в истерическую говорливость и самым жалким образом таскался за Хорнблауэром по пятам, опасаясь потерять его из виду. Чтоб не вертелся под ногами, Хорнблауэр устроил его на стуле у гакаборта, сам же удалился в каюту, где вновь принялся изучать карты. Батареи были отмечены — вероятно, испанцы установили их во время войны с Англией для защиты каботажных перевозок, и потому укрепляли главным образом мысы, где берег приглубый и имеется укрытие для кораблей в виде бухты, пригодной для якорной стоянки. Никому и в голову не приходило, что с моря можно обстрелять идущее вдоль берега войско, поэтому отрезки берега, лишенные таких бухт — например, двадцать миль между Мальгратом и Аренс-де-Маром — вполне могли остаться без прикрытия. После Кохрейна, который был здесь на «Императрице» больше года назад, ни один британский корабль не тревожил французов в этих краях, и те, за другими заботами, вряд ли помышляли о возможных, но пока не насущных угрозах. Весьма вероятно, они не потрудились защитить дорогу; да и не хватило бы у них тяжелых пушек и опытных артиллеристов, чтобы взять под защиту все побережье. Теперь оставалось отыскать место не менее чем в полутора милях от ближайшей батареи и достаточно глубокое, чтобы подойти к берегу на расстояние выстрела. Одну батарею они уже миновали — кстати, она отмечена на карте, других на этом отрезке не показано. Вряд ли с тех пор, как обновляли карты, французы тут что-то построили. Если колонна Пино вышла из Мальграта на заре, «Сатерленд» вот-вот с ней поравняется. Хорнблауэр отметил на карте место, которое интуитивно приглянулось ему больше других, и выбежал на палубу, чтобы направить «Сатерленд» туда.
Вильена при виде капитана поспешно вскочил со стула и зазвенел шпорами навстречу, но Хорнблауэр притворился, будто не замечает его, всецело поглощенный разговором с Бушем.
— Пожалуйста, зарядите и выдвиньте пушки, мистер Буш.
— Есть, сэр, — отвечал Буш. Он смотрел на капитана с мольбой. Последний приказ, означавший, что вскоре предстоит бой, переполнил чашу его любопытства. К тому же, на борту этот полковник-даго. Зачем они здесь, что Хорнблауэр замыслил — Буш не мог даже и гадать. Хорнблауэр всегда держал свои планы при себе, чтобы в случае чего подчиненные не могли оценить истинных размеров провала. Временами Буш чувствовал, что скрытность капитана укорачивает ему, Бушу, жизнь. Он был приятно изумлен, когда Хорнблауэр снизошел до разъяснений: он так никогда и не узнал, что внезапная откровенность была лишь способом отвязаться от Вильены.
— По этой дороге должна пройти французская колонна, — сказал Хорнблауэр. — Посмотрим, не удастся ли нам пальнуть по ней разок-другой.
— Есть, сэр.
— Поставьте на руслене надежного матроса с лотом.
— Есть, сэр.
Теперь, когда Хорнблауэр желал поговорить, у него не получалось — почти три года он пресекал любые лишние разговоры, и действительно отвык, не способствовали беседе и неуклонные «Есть, сэр» Буша. Чтобы не говорить с Вильеной, Хорнблауэр припал глазом к подзорной трубе и сосредоточенно уставился на берег. Здесь крутые зеленовато-серые склоны подходили почти к самой воде, у подножия их вилась дорога, то поднимаясь на сотню футов, то спускаясь до десяти.