Капитан Клюквин (с илл.)
Шрифт:
Конечно, выглядело всё это не так уж прекрасно — корявая игра на гитаре сопровождалась кривоносым пением, но я пришёл в восторг и мечтал уже выступить с клестом в Центральном доме детей железнодорожников.
Теперь ручеёк потёк у меня более уверенно, и Капитан Клюквин добавлял в него свежую струю.
Единственно огорчало, что мы пели и играли, находясь далеко друг от друга. Я сижу на диване, а Капитан, как правило,
Я стал было придумывать, как приделать к голове какой-нибудь красивый сучок или сосновую ветвь, но потом решил усадить клеста на гриф гитары.
Долго я ломал голову, как это сделать, и наконец составил небольшой план.
На следующий день я не стал клеста кормить. После утренней песни Капитан вылетел из клетки, обшарил все шкафы и письменный стол, но не нашёл даже пустой ольховой шишечки. Голодный и злой, он попил из аквариума и вдруг почувствовал запах смолы.
На гитаре, что висела на стене, за ночь выросла шишка, как раз на том месте, где находятся колки для натягивания струн. Шишка была свежая, и от неё пахло смолой на всю комнату.
Капитан взлетел и, вцепившись в шишку когтями, стал выдирать её из грифа. Однако шишка — хе-хе! — была прикручена проволокой. Пришлось долбить её на месте.
Подождав, пока клёст хорошенько вработается в шишку, я стал осторожно снимать с гвоздя гитару. Я думал, что Капитан испугается и улетит, но он ещё крепче впился в шишку.
Гитара зацепилась за гвоздь — пришлось дёрнуть посильней. Капитан зарычал на меня.
Отделив гитару от стены, я плавно повлёк ее по комнате и через минуту сидел на диване. Гитара была в руках, а на грифе трещал шишкой Капитан Клюквин.
Левая рука заняла исходную позицию очень близко к шишке. Капитан сердито цокнул, подскочил ко второму ладу и ущипнул меня за палец. Раздражённо помахав крыльями, он пошёл пешком по грифу доколупывать шишку.
Ласково взял я первую ноту — и тут же задребезжала проволока, хрустнула шишка, а клёст подпрыгнул и зацокал громко и радостно, как лошадь копытами по мостовой.
Я играл медленно и пугливо, а Капитан долбил шишку, цокал, выдавал трели и изредка пробегал по грифу, чтоб клюнуть меня в палец.
Оканчивался месяц март. С крыши мелькомбината свешивались крупные сосульки, облепленные мукой.
В хорошую погоду клетку с клестом я выставлял на балкон, чтобы он подышал свежим воздухом.
Капитан Клюквин весь день пел на балконе, клевал снег и сосульки, которые я подкладывал в клетку.
На звук его голоса залетали синицы московки.
Иногда синицы садились на крышку клетки и начинали дразнить клеста, сыпали на него снег и тинькали в самое ухо. Клюквин реагировал на синиц по-капитански. Он воинственно цокал, стараясь ухватить московку за ногу. Синицы увёртывались и хохотали.
Но скоро синицы стали наводить на Капитана уныние. С их прилётом он мрачнел, прятал голову в плечи и бросал петь. Лишь когда они улетали, выпускал вдогонку звонкую трель.
Дома он чувствовал себя лучше: аквариум, шишки, гитара — милая, привычная обстановка.
По вечерам, с заходом солнца, мы играли Пятый этюд Джульяни и глядели на аквариум, как там течёт подводная жизнь в тропиках.
И всё-таки в середине апреля настроение клеста сильно изменилось. Даже шишки долбил он не так яростно.
«Дела неважные, — думал я.
Но отпускать его было уже опасно. Слишком долго просидел Клюквин в клетке, теперь он мог погибнуть в лесу, от которого отвык.
Я прочитал специальные книжки, можно ли отпускать на волю птицу, которая долго просидела в клетке. В одних говорилось — нельзя, в других — отпускай.
«Ладно, — решил я в конце концов, — пусть сам выбирает».
Однажды я вынес клетку на балкон и повесил её на гвоздик. Дверь с балкона в комнату оставил открытой.
А в комнате, в комнате я устроил настоящую ярмарку — развесил под потолком гирлянды еловых, сосновых, ольховых шишек, кисти рябины и калины, связанные вениками, повсюду натыкал еловых веток.
Капитан видел всё, что делается в комнате, через стекло и через открытую дверь.
Потом я вышел на балкон и открыл дверцу клетки. Теперь он мог лететь в комнату, где раскачивались под потолком гирлянды шишек, где светился аквариум.
Капитан Клюквин вышел на порог клетки, потом вскарабкался на её крышу, клюнул зачем-то железный прут и вдруг ахнул с балкона в небо. Он пролетел немного к мельничному комбинату, потом резко повернул и набрал высоту.
Какое-то мгновение я видел его красную грудь, а потом он пропал, улетел за наш дом, за пожарную каланчу, к сокольническому лесу.
Наверное, неделю я не снимал клетку с гвоздя на балконе, и в комнате сохли под потолком связки калины и рябины, гирлянды шишек.
Оканчивался апрель, и я каждый вечер сидел на балконе, наигрывал Пятый этюд Джульяни, ожидая Капитана Клюквина.