КАПИТАН КОЛЕНКУР

ЛЕГЛЕР КИРИЛЛ

Я говорю директору: «Назовите меня хоть горшком, хоть ендовой – я и то откликнусь».

Директор не против такого развития событий.

На том и договорились.

Очень важное

Надо, надо сказать ему нечто очень важное.

Я говорю директору:

«Холод сковал нас железною пятою. Дровяные барки на Фонтанке, не убранные в срок, трещат как скорлупа грецкого ореха. А ведь еще вчера были совершенно целые. Да и снегу навалило по пояс. А ведь еще не зима».

Директор отвечает:

«Это для меня давно уже не новость. Нева, кормилица наша, промерзла вглубь на несколько сот аршин. Пробовали сверлить – да все бестолку. Кромешная ледяная

мгла. Вода утратила жидкое естество свое. Где будет взять рыб и речных дев для исполнения пропитания и милых моему сердцу любовных потребностей?»

Полюбить русалку ведь это не грех.

Я пожал плечами.

«На Шпалерной, говорят, еще осталось несколько штук».

Директор рассердился.

«Причем тут Шпалерная? Что такое – Шпалерная? Каких несколько штук? Что у вас на уме? Что вы узнали новенького о капитане?»

Ну что нового…

Положительно ничего.

Я старался изо всех сил хоть что-нибудь разузнать.

Я опросил и перебудил всех будочников.

Перетряс всех булочников.

Чулочников.

Носочников.

Брючников.

Крючников.

Звонил в морское ведомство.

Обошел и облазил все окрестные рюмочные и полпивные.

И хоть бы хны.

Ничего не узнал.

Извольте.

А теперь мне пора спать.

Ночь вползает в департамент, как жирная черная сороконожка, и требует всеобщего отдохновения.

Ни старушки, ни мундира

Я иду домой сквозь кромешную мглу и думаю: «все очень скверно». Ни старушки, ни мундира, ни капитана. По этой причине директор задержал мое законное жалованье, и так не слишком великое. Как будет подлатать мою треуголку? Она давно уже нуждается в починке, и холодный ветер время от времени просовывает в нее ледяные ладони и пальцы свои. Ну да бог с ней с треуголкой. Поговорим о капитане.

Мой друг капитан

Мой друг капитан пропал около года или чуть более тому назад. Никто не знает, куда и почему. Говорили – злые языки – что его повесили прямо на углу уже упомянутых Садовой и Гороховой. Ну не думаю, чтобы все закончилось так уж печально. Слишком уж многолюдное местечко, барышни ходят, попивая с утра пораньше свой утренний кофе и жидкий питательный шоколад, да и я любил там гулять спозаранку. Сразу скажу – я не рассмотрел. Было темно, пасмурно, поздно, и так высоко было не разглядеть. А с годами я становлюсь близорук и рассеян, и директор наш сколько раз делал мне по этому поводу замечание. А я ему: «против всесильного времени мы бессильны, ваше превосходительство, и вы – и я, даже если объединим наши усилия». Одним словом, я не думаю, что капитана повесили, как последнюю собаку или крысу, прямо вот так, на углу Садовой и Гороховой, на потеху и поругание бессовестной и бестолковой черни.

Я вообще звонил и в адмиралтейство, и покойному коменданту – а в ответ ни гу-гу. Никто ничего не знает – и про капитана и слыхом не слыхивал. В адмиралтействе сначала не брали трубку, а потом, подумав, сказали, что корабельной веревки и так на всех не хватает, а цены на пеньку на мировом пеньковом рынке взлетели немилосердно. Комендант наш покойный и вовсе ляпнул: «Не было у нас такого капитана. Разве есть на свете безымянные капитаны? Разве безымянные капитаны носят янтарные мундиры? Да такой мундир миллион рублей стоит». Миллион! Откуда у него. Ограбил полковую кассу? Нет. Не было. Не носят. Не грабил. И это говорит его лучший, можно сказать, друг! Ну, после меня, наверное. Разве ты забыл наши погромные пирушки, когда ты приказывал палить разом во все стороны с высоты всех бастионов? Разве старушка Нева не сотрясалась и не вздрагивала от нескончаемого грома, гвалта, шума, дыма, треска шрапнели и визгу картечи? Хотя я вообще-то просил зарядить все пушки леденцами.

Ну и как можно не знать и не помнить, дружище. Все дрожало и гремело во славу капитана. А теперь, видите ли, болтается, дрыгая ногами, на уличном фонаре. Не болтается. Не дрыгает. Что за нелепая фантазия, право. Как можно ухлопать главного героя ни за что ни про что, даже не познакомившись с ним.

Это удивительно. Все в нашем городе, все – от седовласого генерала до изнуренного ломового извозчика, от блестящего канцлера – и до несчастной городской мыши, вооруженной метлой и заступом, чей земной путь ограничен двумя или тремя сутками обреченной непосильной жизни, наполненной трудом и ратными подвигами, все любили и обожали безымянного капитана. Барышни с ревом кидались ему на шею безо всяких там петушков на палочке. Уж и не знаю, как это ему так удавалось. Весь наш громадный богоспасаемый город – от Миллионной до Песков, от Разъезжей и до сумрачного Гутуевского острова – говорил и думал только о нем. Ну согласитесь, как тут такого повесить на казенной веревке на углу Гороховой и Садовой? Глупости, да и только. Даже и веревка – и та лопнет и оборвется от возмущения и стыда.

Пусть он побегает, попрыгает, подышит воздухом, полюбуется нашим суровым небом. Попьет вволю кофейного напитка или жидкого шоколаду из кособокой кастрюльки. Есть у него такая. А уж потом… Господи, ну кто знает, что будет потом.

Я шляюсь по городу, проедая казенные деньги, и соображаю, где он может быть в данную минуту. На Садовой? На Сенной? В казармах? Не знаю. Не знаю. Скорее, у себя дома, на Батискафной улице. Это надо проверить. Как он выглядит? Во что он одет? Мы не виделись миллион лет, наверное. Выкупил ли он свой янтарный мундир у Лизавет Петровны? Или она так и уволокла его в свою замызганную нору в Свечном переулке? Ну или где она там живет, я хорошенько не запомнил. Валяется там у себя в меблированных комнатах, среди мышиных скелетов, и любуется на янтарный мундир – как тот мерцает в темноте и переливается всеми цветами радуги.

И налюбоваться не может.

Меня вот что, господа хорошие, беспокоит. Сейчас такая, знаете ли, холодрынь. И никакие березовые и сосновые полешки не спасают. У директора прямо над столом висят, словно сопли, длиннющие поганые сосульки. И я вот думаю, а вдруг безымянный капитан, охраняя денно и нощно крутобокую крепость или Невскую башню, увенчанную ужасными огромными шарами, или горше того – священные сельдяные буяны на Гутуевском острове, распространяющие зловоние на многие версты вокруг – а вдруг бедняга капитан, стуча зубами и приплясывая от мороза – хотя приплясывать-то ему строжайше воспрещено – вдруг он так и обратится в сверкающую бессловесную льдышку? Вместе со своим баснословным мундиром и саблей?

И вот тут я доберусь до него, доехав кое-как на трамвае, и согрею своим могучим дыханием.

Если найду его, конечно. Надо найти.
–

Янтарный мундир

«Вот ты расскажи мне – не унимается настырный директор – как безымянному капитану достался янтарный мундир, которого нет даже у государя?»

Что же мне известно?

Волшебный мундир достался капитану совершенно чудесным и довольно нелепым образом. Хотя трудно себе представить, чтобы обыкновенный капитан, тем более безымянный, носил бы фантастический янтарный мундир, яркий и ослепительный, как само весеннее солнце, цвета «переспелый мандарин». Янтарные мундиры простым капитанам не положены артикулом воинским. Такой мундир, возможно, вообще один на весь белый свет. Но ведь можно притворится, или подумать, или опять же вообразить, что нет-нет, случаются в нашей сумрачной и сумбурной жизни исключения, и если на такие мелочи закрыть глаза, то становится понятно – раз в жизни и безымянному капитану выпадает такое вот баснословное счастье.