Капитан Невельской (др. изд.)

Задорнов Николай Павлович

— Аношов! — отвечал Аносов, черный, как жук.

— Овщянников! — внятно гаркнул рослый и худой парень.

У каждого казака под второй пуговицей на мундире бумажка, в которой указано, что ему выдано из имущества.

— Кто же завел такую моду? — смеясь, спросил Невельской.

— Ляшкин! — громко, но тонко выкрикнул Беломестнов.

Капитан сообразил, что речь идет о Вонлярлярском.

Невельской поговорил с казаками. Они, кажется, в самом деле охотно шли в экспедицию. Он слыхал, что эти люди

отважные таежники, некоторые бывали проводниками экспедиций, прекрасно управлялись с лодками на море и на горных реках, хотя по их наивно-детским взорам, по тоненьким голосам, по всему их невзрачному виду в это трудно было поверить. Но и при этой невзрачности было в них что-то удалое, лихое — и в их манере шапку носить набекрень, и в бойких ответах.

Казаки тоже были довольны. Капитан не орал, как Вонлярлярский, к морде не лез, «выше рыло!» не кричал, поговорил даже про одежду, спросил про сапоги, не промокнут ли на новых местах, и не надо было ему врать, хвалить казенные харчи, отвечая на вопрос: «Маслено ли едите», который при начальстве любил, бывало, задавать «Ляшкин».

— Если сыро на Амуре, так, однако, промокнем! — бойко говорил Беломестнов.

Все видели, что капитан молодой, с этим можно пошутить, взор у него острый, веселый. Невельской уехал.

— Неужто он открыл? — говорили казаки после смотра.

Говорили, что «проштой» и «славный капитан», «смотрел оружие и портянки», хотя Невельской делал то же, что обычно на таких смотрах, но казаки восторгались: «Везде прошел!», «Ушами не хлопает!», «Вошел в Амур и открыл!»

Невельской, уехав с «Охотска», думал: «Кажется, я шел сюда, чтобы покончить раз и навсегда, а я так огорчился! Значит, у меня была надежда? Я ничего не сделаю, если так будет продолжаться. Я должен все забыть, найти в себе силы…»

Крепостной его Евлампий, заболевший и отставший под Якутском, когда капитан ехал сюда весной, ныне прибыл из Аян. Невельской сказал ему, что надо перебираться на «Охотск» и привести там в порядок капитанскую каюту.

Гиляков на «Байкале» уже не было. Кузьмин сказал, что их тут встречали с большим почетом.

Завойко послал к гилякам своего помощника Лохвицкого. Тот привел их с судна к себе домой, поместил каждого в отдельной комнате и приставил им в услужение двух казаков.

На другой день гиляки были в церкви. После обедни Лохвицкий представил их Завойко и преосвященному. Все было необычно для гиляков.

— Да что же понравилось вам у нас? — ласково улыбаясь, спрашивал Завойко.

— Мне понравились лошади! — сказал Питкен. — Я сегодня их видел.

— Понравилась служба в церкви! — сказал Позь, знавший лучше, что надо отвечать в таких случаях.

Лохвицкий про лошадей не стал писать. Он записал, что понравилась служба в церкви.

Старый миссионер

смотрел на гиляков зорким взглядом, как на богатство, у которого еще нет хозяина и в котором надо разобраться хорошенько. Он проверял, верно ли гиляки отвечают на те вопросы, что не раз задавались старым миссионером по им самим изобретенной уже давно системе, — так ли, как в других местах. Ведь писать об этой встрече придется в синод и ответы должны быть удобны для представления их в отчете, значит, на них надо наводить.

— Ну, а чья же там у вас земля? — ласково и хитро спросил он, уверенный, что гиляки ответят как надо.

— Там живут гиляки, — отвечал Позь.

Завойко и Иннокентий переглянулись, как счастливые родители, когда дитя подает надежды и отвечает, что и взрослому впору.

— Как чья земля? — переспросил у товарища Питкен.

— Да, чья у вас земля? — спросил обрадованный епископ, но в голосе его послышалось понуждение отвечать поверней.

Питкен впервые в жизни услыхал такой вопрос и недоумевал. Он потрогал брови, поморщил лоб, но никак не мог сообразить, чего от него хотят, о какой земле речь, о песке?

— Да, да! Чья у вас земля? — с ласковой назойливостью повторил Иннокентий.

Завойко постарался растолковать вопрос, переглядываясь с епископом и изредка щуря в его сторону глаз, как бы показывая, что сейчас дело пойдет, ответят как надо!

— Вода, земля — одинаково, — ответил Питкен.

«Еще совсем дикари! — подумал епископ. — Сожаления заслуживают! — Но сердце его сжалось от восторга. — Не отличают своей земли от воды! Еще все у них ничье!» Даже островитяне Тихого океана, самые дикие, и те знали, какой остров свой, какой чужой.

— Кто же живет на той земле? — попытался подойти Завойко другим путем.

— На той земле живем мы. Больше никто не живет, — отвечали оба гиляка.

— Там земля наша! — сказал наконец Позь.

Завойко и епископ опять радостно переглянулись.

Несмотря на преклонный возраст, епископ Иннокентий всегда впадал в радостное возбуждение, когда встречал племена, у которых миссионеры еще не были и которых можно впервые просвещать и вразумлять. Культурных и образованных по-своему китайцев они, видно, не знали, раз не понимают таких простых вещей, как собственность на землю.

«Вот куда сына-то, сына-то Гаврилу — на Амур! — думал епископ Иннокентий. — Вот поле ему будет! Пусть катится все само, ком растет, а Гаврила съездит в Москву, женится, да и за дело! Приход ему тем временем поспеет!»

— А платите ли вы дань? — спросил Завойко.

— Мы? Нет! Никакой дани не даем!

— Города, села китайские есть у вас?

— Нету!

— А были?

— Выше были. Далеко-о… Теперь нету. Все ушли. Города большого, как Аян, не было. Загородка была и фанзы в ней.