Капитан Поль
Шрифт:
Отвергнутую Арелем пьесу я отнес моему другу Порше.
Нет необходимости, дорогие читатели, рассказывать вам, что представляет собой мой друг Порше; если вы знаете меня, то знаете и его; если вы с ним незнакомы, то откройте мои «Мемуары» на страницах, посвященных 1836 году, и познакомьтесь с ним.
— Мой дорогой Порше, сохраните у себя эту пьесу, — сказал я ему. — Арель не хочет ее брать; мадемуазель Жорж не желает в ней играть; Бокаж тоже
Порше покачал головой.
Он не мог поверить, что три таких светила, как Арель, Жорж и Бокаж, ошибались.
Он, естественно, предпочел бы думать, что ошибаюсь я.
Но это не имело значения! Поскольку «Капитан Поль» много места не занимал и прокормить его ничего не стоило, Порше просто сложил все пять действий вместе и убрал их к себе в шкаф.
Там они преспокойно дремали целых пять месяцев, до тех пор пока «Век» не объявил о «Капитане Поле», двухтомном романе Александра Дюма.
При первой же нашей новой встрече Порше спросил меня:
— Кстати, не должен ли я вернуть вам вашего «Капитана Поля»?
— К чему, Порше?
— Разве он не публикуется в «Веке»?
— Как роман, Порше, но не как пьеса.
— Дело в том, что, если он появится в виде романа, его будет намного труднее пристроить, чем если бы он вообще не появился на свет.
Бедный «Капитан Поль»! Видите, в какое безвыходное положение он попал.
— Трудно пристроить?! — переспросил я Порше. — Наоборот, это принесет ему известность.
Порше покачал головой.
— Порше, выслушайте внимательно то, что вам говорит Нострадамус: придет время, когда книгоиздатели не захотят публиковать ничего, кроме книг, уже напечатанных в газетах, а директора театров пожелают ставить только пьесы, извлеченные из романов.
Он снова покачал головой, но упрямее, чем в первый раз.
Я расстался с ним.
«Капитан Поль» открыл в газете «Век» серию успехов, которых впоследствии я добился публикацией романов «Шевалье д’Арманталь», «Три мушкетера», «Двадцать лет спустя» и «Виконт де Бражелон».
Эти успехи были столь впечатляющи, что газета «Век», рассудив, будто подобных у меня уже никогда не будет, обратилась к Скрибу, предложив ему контракт, в котором не была проставлена сумма.
Скриб удовольствовался тем, что за каждый том запросил на две тысячи франков больше, чем получал я.
Перре счел требование Скриба столь скромным, что в ту же секунду подписал контракт.
Скриб напечатал роман «Пикилло Аллиага».
Однако вернемся к «Капитану Полю».
Несмотря на успех романа «Капитан Поль», директора театров не набрасывались на пьесу.
Порше торжествовал.
Всякий раз, когда я его встречал, он меня спрашивал:
— Как поживает «Капитан Поль»?
— Подождите, — говорил я.
— Вы прекрасно понимаете, что я жду, — отвечал он.
В 1838 году великое горе заставило меня уехать из Парижа и искать одиночество на берегах Рейна.
Находясь во Франкфурте, я получил
«Мой дорогой Дюма!
Только что в театре “Пантеон” поставили Вашего “Капитана Поля”. Давали ли Вы на это Ваше согласие?
Если Вы и дали свое согласие, то каким образом?
Если Вы его не давали, то как Вы можете это терпеть?
Черкните мне словечко, и я берусь прекратить это безобразие.
P. S. Поговаривают, будто никто не верит, что это Ваша пьеса, и поэтому в фойе выставлен ее рукописный оригинал».
Я даже не ответил на это письмо.
Бог мой! Какое значение имел для меня этот «Капитан Поль», какое мне было дело до всей этой театральной иерархии — Пантеон или Комеди Франсез!
Все сложилось так, что представления «Капитана Поля» шли своим чередом, никому на свете не мешая, а хор моих безутешных друзей, воздевая руки горе, стенал:
— Бедняга Дюма! Он дошел до того, что вынужден ставить свои пьесы в Пантеоне.
Я могу сказать, что если есть на свете человек, которого жалели столь горестно, то это я.
Я не просто исписался — я вышел из моды.
Я не просто вышел из моды — я умер!
Никто даже не думал пожалеть меня потому, что я понес невосполнимую потерю.
Я потерял мать.
Но все жалели меня потому, что мою пьесу поставили в Пантеоне.
О Боже! Какой же великолепный характер ты мне дал, что я не стал большим мизантропом, чем мизантроп Мольера, большим Альцестом, чем Альцест, большим Тимоном, чем Тимон!
Я вернулся в Париж.
«Капитан Поль» сошел со сцены. Было дано всего каких-нибудь шестьдесят представлений.
Но о моей пьесе все еще говорили.
Никогда раньше у современной литературы не было столь жалостливого сердца.
Порше думал, что я бешено на него зол.
Наконец он решился меня проведать.
Как обычно, я его принял с открытыми объятиями, с открытым сердцем и с открытым лицом.
— Значит, вы на меня не сердитесь? — спросил он.
— Почему я должен на вас сердиться, Порше?
— Из-за «Капитана Поля».
Я недоуменно пожал плечами.
— Сейчас я вам все объясню, — сказал Порше.
— Что именно?
— Почему вашу пьесу поставили в Пантеоне.
— Ни к чему.
— Нет, я объясню.
— Вы настаиваете на этом?
— Да, дорогой мой. Вы сделали доброе дело, сами того не подозревая.
— Тем лучше, Порше! Быть может, Бог зачтет мне это.
— Вам известно, что директор Пантеона — Теодор Незель?
— Ваш зять?
— Да.
— Этого я не знал.