Капитан Соври-голова или 36 и 9
Шрифт:
— Сообразил…
— Ну, и других своих пацанов волоки. Я им за это мороженого куплю. Сообразил?
— А зачем это?
— Как зачем? — изумился Леня. — Я еще о вас забочусь, вам приятное сделать хочу, а он спрашивает! Ребенок! И автограф, понимаешь, и мороженое, а он — зачем…
— Хороший фильм, — вздохнула Лена.
Они стояли возле щита с афишей, на которой по снегу полз человек, а руки у него были чем-то замотаны.
— Нестареющий… — сказала Надя. — Человек преодолевает смерть —
— Я уже видел.
— Когда?
— В первом классе… — сказал Гена.
— Тоже мне, в первом! Что ты тогда понимал! — возмутилась Надя. — Тебе для воспитания воли такой пример нужен!
Филимонов на все это взирал молча.
Гена не замечал, что за деревам стоит Толкалин с киноаппаратом, а чуть подальше от него — малышня с газетами. Гена не заметил, как Леня махнул рукой. И малыши, весело размахивая газетами, помчались со смехом и визгом, окружили Гену, крича:
— Ахтограф, ахтограф!
Остап взял Гену за локоть и попросил негромко:
— Автограф, пожалуйста…
— Но я… Но… у меня ручки нет! — обрадованно выпалил Гена, оглядываясь на Надю.
— У меня есть… — Надя с готовностью протянула ему ручку. — Стыдно, Гена!
— Конечно! — вскричал Ларионов. — Я же говорю!
— Стыдно, — повторила Надя. — Не тебе стыдно, а за тебя стыдно. У тебя автограф просят, а ты отказываешься! Привыкай!
Надя подала ему свою пухлую папку, Лена с готовностью подставила плечо, Гена виновато посмотрел на Антона и торопливо расписался на всех газетах. Толкалин старательно снял эту сцену. Объектив его проследовал за малышами, которые, ликующе вопя и размахивая газетами, мчались теперь к белому ларьку с мороженым.
— Ну, вот… — вздохнул Ларионов, — теперь я совсем опоздал…
— Ничего… — утешила его Надя. — Ты известный…
— Популярный человек… — сказала Лена. — Можешь себе позволить.
Гена взорвался:
— Да что вы, сговорились, что ли! Ты-то чего молчишь, Антон!
— А чего? Они правду говорят… популярный. Вот я и молчу.
— Идем в кино. — Надя твердо взяла его за локоть. Гена посмотрел на нее.
— Ладно… — и сунул шест под кусты газона.
Кинотеатр был новый, очень похожий на большой белый корабль. Он весь сиял стеклянно, а внутри можно было ходить, как по музею изобразительных искусств. Кинотеатр назывался «Витязь», и потому для него из какого-то серого металла были вылиты целые сцены разных древнерусских боев с половцами и просто витязи на конях — и по одному, и по двое, и по трое. И всякие птицы-фениксы украшали фойе. Можно было бы не идти в кино, а только одно это оформление рассматривать. Лена с Филимоновым уже сто раз тут были, Надя тоже раза три ходила, а Гене до сих пор было некогда. И, с любопытством оглядываясь по сторонам, Гена сам купил билеты, провел друзей в фойе, прошелся вдоль стен, потом усадил их на
— Ну, пока… — и направился к выходу.
— Ты куда? — растерялась Надя.
— На тренировку… — сказал Гена.
Мелькнула в темноте белая его голова, блеснул свет из дверей на минуту, дежурная заругалась: «Ходят тут»…
— Дот, — с удовольствием сказал Филимонов.
— Какой дот? — спросила Лена.
— Такой! — Филимонов описал рукой полукруг. — Железобетонный. Все отлетает снаружи.
Надя немножко подумала и сказала:
— Мы его взорвем изнутри.
6
Гена очень любил эту минуту. Тренировка закончена, ноги гудят, и не прошло еще ощущение сдающихся опилок под ногами, и ладони горят… И летит на тебя, как теплый дождь, вода из душа, дробится на плечах. И сквозь пузырчатое стекло окон в душевой особенно зелена зелень стадиона, особенно сине небо, а красные и белые майки как тюльпаны на газоне.
И вообще все впереди отлично. Особенно если верить графику, который Гена сам начертил и повесил на стену. График обещает, что минимум лет через шесть Гена будет прыгать выше всех на свете. И хоть это не просто, но каждый шаг на дорожке шуршал, шуршал одно и то же: выш-ше… выш-ше… И планка в глазах Гены как черта горизонта для летчика — только поднимись над ней и будешь выше, выше всех!
Интересно, так ли все это представляется старательному Антону?
— Толь, скажи по-честному, — спросил Гена, — чего вы все со мной Гена, Гена, Геночка… — Он сказал это противно-сладким голосом. — Чего вы все со мной… носитесь… как говорит моя мама.
— И никто… не носится… — Антон, чтоб не смотреть Гене в глаза, сунул голову под душ. — Просто тебя уважают… на тебя надеются.
— Надеются, — ворчливо сказал Ларионов. — Проходу не дают! А почему вот на тебя не надеются?
— Я ниже тебя на сантиметр прыгаю.
— Какой-то сантиметр…
— Для тебя сантиметр, а для меня… для меня это, может, полмиллиона километров тренировок!
— Ну, давай вместе тренироваться, я ж тебе все показываю! Почему ты перестал со мной тренироваться?
— А потому, что настоящий спортсмен не должен своими секретами распыляться налево и направо! Иначе будет куча одинаковых спортсменов вместо одного чемпиона!
Ларионов, прижав ладонь к раструбу душа, послал струю воды в Филимонова. Филимонов нанес ответный «удар»!
— Скорей, а то опоздаем! Вдруг он придет раньше?
Уже час Надя, Лена и Леня Толкалин с магнитофоном ждали на скамеечке под акациями директора стадиона. Когда Антон и Гена вышли из душевой, ребят на скамейке уже не было.
Они вбежали в кабинет, когда директор, стоя над чьим-то призом в виде золотой чаши, рубил рукой воздух над нею и прямо в чашу говорил:
— И не просите! Стадион я вам не дам! Олимпийские — надо же! Если бы я потакал всяким фантазиям, я давно бы… — Он не смог найти слово и поэтому многозначительно повторил: — Я давно бы!