Капитан "Старой черепахи"

Линьков Лев Александрович

Туман стлался над морем, паруса хлопали на ветру.

Антос, не торопясь, вынул из кобуры пистолет и поднял руку. Человек в зюйдвестке что-то негромко сказал, и Одноглазый с готовностью передал пистолет ему.

Николай заскрипел зубами от сознания своей пол­ной беспомощности. Что он мог поделать? Выпрыг­нуть в море? Но прежде чем выпрыгнешь, тебе выстрелят в спину. И разве доплывешь в ледяной воде до берега?

Николай еще выше поднял голову. Невзирая на избиения, он не сказал ни слова, ни одного слова! Он не предал Родину, как тот тип в кубрике.

Никитин и Репьев были бы довольны, узнав, как он вел себя, но разве они смогут узнать?!

Человек в зюйдвестке поднял маузер, прицелился Ивакину в лоб, потом, раздумывая, опустил руку, на­вел пистолет в грудь.

«В сердце метишь!» Николай не удержался и, крикнув: «Стреляй, падаль!» — кинулся на врагов. В глазах ослепляюще вспыхнуло пламя. В левое пле­чо ударило чем-то тяжелым, прожигающим, и, опро­кинувшись навзничь, Николай упал через низкий фальшборт в море... ,

6

До самой Одессы Ермаков хмурился и молча смот­рел на море.

— По-моему, товарищ Ермаков, ты зря так кри­чал на Фомина: криком беду не выправишь, а авто­ритет свой подрываешь. Фомина надо арестовать и отдать под суд, — сказал Репьев.

— Сам знаю, что делать, — отрезал Андрей.

— Я настаиваю на этом, — тихо повторил по­мощник.

— Я здесь командир и не нуждаюсь в советах, — грубо ответил Андрей.

— Тогда я вынужден буду сообщить о своем мне­нии товарищу Никитину, — твердо сказал Репьев.

— Кому угодно! — Ермаков повернулся к помощ­нику спиной, делая вид, будто занят швартовкой.

Днем состоялся неизбежный разговор с Никити­ным.

— Как же это все получилось, товарищ Ермаков? Я слышал, что это произошло по вашей собственной вине. Пора перестать все на «Валюту» сваливать. Ты лучше скажи, почему у тебя на судне слабая дисци­плина? Как это получилось, что Фомин, которого, кстати говоря, ты так отстаивал, умудрился напиться и пьяным пошел в рейс? Вот он, твой «лихой моряк». Из-за какой мелочи упустили врага!

— Я объявил Фомину выговор, — уже сбавив тон сказал Ермаков.

— А я предлагаю тебе отменить этот приказ, списать Фомина со шхуны и под стражей доста­вить сюда, в Губчека. Лодыри и пьяницы — те же враги.

— Первым меня увольте, я первый виноват. Пусть ваш Репьев командует.

— Еще что скажешь?

— Мне можно идти? — сухо спросил Ермаков. Никитин встал и повысил голос:

— Нет, нельзя!

«Ты тоже с характером», — подумал Андрей и вытянул руки по швам.

А Никитин продолжал, отчеканивая слова:

— Я должен предупредить тебя, товарищ Ерма­ков: тебе необходимо перемениться, понимаешь: пе-ре-ме-нить-ся... Мы, чекисты, — солдаты революции, и у нас должна быть железная дисциплина. В этом наш революционный долг. Или ты забыл, что за ре­волюцию воевал, а не раков ловил?.. Надеюсь, у нас больше не будет повода для таких разговоров? Не думай, что мне приятно все это говорить. Можешь идти...

— Каков гусь этот Репьев! Каков гусь! — бормо­тал Андрей, спускаясь в порт.

Верно, Макар Фаддеевич предупредил,

что вынуж­ден будет сообщить свое мнение Никитину. Но Анд­рей никак не ожидал, что Репьев осуществит это на­мерение.

Вернувшись на «Валюту», Ермаков осведомился у боцмана, где Репьев.

— Он в кубрике, — ответил Ковальчук. Андрей спустился в кубрик, где Макар Фаддеевич

читал вслух краснофлотцам газету. Услыхав шум ша­гов, он поднял голову. Ермаков сунул в рот трубку и, едва сдерживая шумное дыхание, прошептал;

— Выйдем на минуточку!

.— Извините, товарищи, — сказал Макар Фаддее­вич, — я сейчас вернусь. Ермаков ждал на баке.

— Я тебя слушаю, — как всегда, спокойно про­изнес Репьев.

— Выслуживаешься перед начальством? Не тебе моряка учить! — с места в карьер начал Андрей. — Мусор из камбуза любишь выметать. Или ты с судна выметайся, или я сам уйду.

— Не ты меня назначал, не тебе и увольнять, — не повышая голоса, ответил Репьев и в упор посмо­трел на Ермакова. — А злоба твоя от спеси: как-де так, я опытный командир, а меня осмеливаются кри­тиковать! Не по-пролетарски это.

— Может, ты еще скажешь, что я буржуй?

— Буржуй не буржуй, а отрыжки у тебя не на­ши, не советские. Стара твоя марка: «Сор из избы не выносят!» Я сор не выношу, а хочу, чтобы его не было.

— А я, выходит, не хочу?

— Одним хотеньем да криком Антоса не пойма­ешь. Ты слыхал, как тебя в порту прозвали?

— Не собираю портовых сплетен, — ответил Ер­маков, однако насторожился.

— Тебя зовут капитаном «Старой черепахи».

Андрей перекусил мундштук трубки. Глаза его су­зились, и, как всегда в минуты сильного волнения, стала подрагивать верхняя губа.

— Я бы, конечно, наплевал на всякие такие клич­ки,—продолжал Репьев,—по мне хоть горшком зови, только в печь не сажай. Но тут, товарищ Ермаков, не тебя лично осмеивают, а шхуну нашу, погранични­ков, чекистов... Я бы на твоем месте придумал что-нибудь.

— Придумал? Вторую мачту на бушприт не во­ткнешь!..

Начиная разговор, Ермаков собирался поставить помощника, как говорят, на свое место, но этот хи­трющий Макар ловко свернул с курса.

— Тебе карты в руки, ты опытный моряк, а я в юнги и то не гожусь, — продолжал Репьев. — Конечно, «Валюта» не миноносец. Годиков через пять, глядишь, и у нас флот настоящий будет. Только ведь антосов сейчас надо ловить.

— Через пять, говоришь? — недоверчиво пере­спросил Ермаков и с сожалением посмотрел на сло­манную трубку: «Хороша была трубка!»

— Ну, самое большое через восемь. Пусть только наша страна немного окрепнет. Таких сторожевиков настроим, англичанам не снились...

Шторм перешел в штиль. Ермаков положил труб­ку в карман и, глядя на воду, сказал:

— Зачем ты Никитину жаловался? Я сам понять способен.

Репьев удивленно посмотрел на Андрея.

— Никитину? Никитин объявил мне за этого Фо­мина выговор.

— То есть как это? — не понял Андрей.

— А очень просто, да еще пообещал в следующий раз записать в приказ.