Капитан Трафальгар (сборник)
Шрифт:
— Таким образом я избавлюсь от заботы обо всех этих коллекциях и бумагах и буду более свободен располагать собою во время моего пребывания в Индии, так как вы, я надеюсь, не думаете, что мы с сыном станем злоупотреблять вашим любезным гостеприимством. А так как дела наши здесь окончены, то самое лучшее для нас воспользоваться остающимся временем для посещения наиболее интересных мест Индии.
— Уж не намерены ли и вы отправиться в Камбоджу? — спросила мистрис О'Моллой.
— Увы, я полагаю, что нам придется отказаться от этого намерения. Кохинхина и Калькутта на карте как будто близко, но на самом деле с берегов Ганга и до Сайгона целое
— Не более, как простая прогулка! — засмеялась госпожа О'Моллой.
— О, я отказался от многого из моего первоначального плана, — продолжал господин Глоаген, внутренно улыбаясь и прижимая плотнее к сердцу бесценную золотую пластинку. — Если мне только посчастливится увидеть хоть некоторые из этих знаменитых памятников древности, то я буду считать себя вполне удовлетворенным. А моя программа, как я надеюсь, даст нам возможность видеть Джагернаутский храм идола Мандар близ Багальгора и знаменитую лестницу Сешнага и воплощение Вишну под видом медведя в Удчири, развалины дворца Ранакхумбон в Шитторе и подземелье Эллора, и грот львов, и сотни других классических чудес. И право, надо быть чересчур требовательным, чтобы не удовольствоваться такой программой. Не говоря уже о том, что таким образом мы значительно сократим наше путешествие морем, сев на корабль не в Калькутте, а в Бомбее.
Мистрис О'Моллой, чрезвычайно огорченная тем, что разговор удалился от темы приписки к завещанию, пыталась направить его на эту интересную для нее тему, заговорив о смерти полковника Робинзона.
— Я часто спрашиваю себя, неужели покойный друг наш никогда не имел ни малейшего подозрения относительно того, какого характера была вражда, так упорно преследовавшая его… Он ничего не говорит об этом в своем добавлении к завещанию?
— Решительно ничего! В этой бумаге говорится исключительно о научных вопросах.
— Дело в том, что если покойный оставил какие-либо указания, могущие служить путеводной нитью для розыска его убийц, то нашей священной обязанностью было бы передать их в руки правосудия, — продолжала мистрис О'Моллой. — Что он умер насильственной смертью, это не подлежит сомнению; кстати, хоть это нескромно с моей стороны, что говорил вам по этому поводу Кхаеджи? Я уверена, что он высказывал вам свои безумные опасения относительно Шандо!
— Относительно Шандо? Нет, он не говорил именно о нем, но он, по-видимому, верит в существование какой-то несомненной опасности, поразившей уже полковника Робинзона и грозящей также и его детям, и мне.
— В самом деле? Но главным образом он опасается за Шандо — можете себе представить, он никогда не спускает с него глаз и даже спит у порога его комнаты, и его ничем нельзя разубедить в том, что этому мальчику грозит ежеминутно какая-то невидимая опасность вследствие того, что с ним за последнее время случилось несколько таких приключений, какие случаются со всеми мальчуганами его лет, — вроде того, что под ним подломилась трапеция, что он свалился с лошади.
У господина Глоагена «друг пробежала дрожь по телу: ему вспомнилось при
— Скажите, с Шандо действительно случилось за последнее время несколько таких случаев? Уже после смерти его отца? Да?
— Ну да, пустячные случаи, какие бывают положительно со всеми…
— Да, но сегодняшний случай носил какой-то особенный характер! — задумчиво произнес вполголоса господин Глоаген, как бы говоря сам с собой.
— Сегодняшний случай! Какой? — тревожно спросила госпожа О'Моллой. — Сегодня с ним опять что-то случилось, и я ничего не знаю об этом! — На это господин Глоаген рассказал о случившемся и о странном поведении виновного, который даже не обернулся назад, опрокинув лодку Шандо и, по-видимому, сделал это умышленно.
— Да, в самом деле, это ужасно странно, — сказала мистрис О'Моллой, — и как это я до сих пор ничего не знала об этом? Да где же они, эти дети? — засуетилась она, видимо, встревоженная их отсутствием.
И быстро поднявшись с места, она порывисто нажала кнопку звонка. Оказалось, что мисс Флоренс, Поль-Луи и Шандо весело болтают между собой в смежной маленькой гостиной; все три вошли в большую гостиную веселые, смеющиеся и цветущие, так что при одном взгляде на них невольно отлетали всякие мрачные мысли.
Одна и та же мысль мелькнула одновременно в голове господина Глоагена и мистрис О'Моллой, — и они невольно обменялись сочувственной улыбкой.
Вот что значит страх-то! Недаром, видно, говорят, что у страха глаза велики! Чего только не представится!… Так как было уже поздно, и гости мистрис О'Моллой нуждались в отдыхе после столь продолжительного путешествия, то вскоре все распрощались и расстались на главной площадке широкой мраморной лестницы: дамы направились в свои спальни, выходившие окнами в парк, или вернее, на веранду первого этажа, а господин Глоаген, Поль-Луи и Шандо — в противоположную сторону, предназначенную для мужских спален, выходивших окнами на передний народный двор.
— А вот и Кхаеджи притащил свои матрасы! — смеясь, заметил Шандо, указывая на два половичка, скатанных у дверей его комнаты. — Представьте себе, он во время походов привык спать на голой земле и с тех пор не может отвыкнуть!… Покойной ночи, дядя! приятного сна, кузен!…
ГЛАВА V. Человек с коброй
В доме все спали крепким сном. И сам дом, и смежная с ним казарма погрузились во мрак, повсюду царили полнейшая тишина и покой. Пробило два часа ночи, когда в чаще зеленых кустов, в глубине парка, что-то зашевелилось, и из-под густой завесы крепко сплетенных между собой ползучих растений и вьюнов, опутавших ветви кардамона, высунулась чья-то темнокожая голова с парой блестевших особым фосфорическим блеском глаз, похожих на глаза дикой кошки.
В первую минуту высунувшаяся голова оставалась совершенно неподвижной, прислушиваясь к ночной тишине, впиваясь жадным взглядом в окружающий мрак ночи. Затем появилась мускулистая шея, широкие мощные плечи, и вдруг из кустов на песок дорожки выскочил громадным легким прыжком, точно пантера, почти совершенно нагой человек.
Все одеяние его состояло из коричневого пояса, тесно прилегавшего к бедрам, между тем как ноги и весь верхний корпус, точно так же, как и голова, оставались ничем не покрытыми. На голове он нес мешок, тщательно завязанный и казавшийся одновременно и пустым, и содержащим какое-то живое существо, шевелившееся в нем.