Капитан звездолета (сборник)
Шрифт:
На весь заработок я набрал бутербродов и спрятал их в карманы.
Ночью, пробираясь к окну, я и Сюзанна остановились у “общества предпринимателей”.
— Ты вчера ни разу не пользовалась своим автоматом.
— Если бы я пользовалась, ты бы заработал меньше.
— Хочешь, мы заберем платья и шубу?
— А ну их к черту!
— Я могу Удроппу оставить записку, что это сделал я. Все равно меня нет.
— Не нужно. Так будет легче идти.
Мы вылезли в окно, перемахнули через ограду и оказались на широкой асфальтовой дороге, ведущей в большой город. Над ним неистово пылало
— Не бойся. Теперь мы вдвоем.
Я ее обнял, и мы зашагали вперед. Только один раз я остановился у электрического фонаря и, посмотрев в доверчивые глаза девушки, спросил:
— Сузи, а как ты попала к Удроппу?
Она слабо улыбнулась, вытянула левую руку и показала мне запястье. На белой коже резко выступал продолговатый малиновый рубец.
— Так и ты?..
Она кивнула.
И вот мы идем, два человека, которых нет в этом мире…
Арк. Стругацкий, Бор. Стругацкий
Глубокий поиск
Кабина была рассчитана на одного человека, и сейчас в ней было слишком тесно. Акико сидела справа от Званцева, на чехле ультразвукового локатора. Чтобы не мешать, она прижималась к стене, упираясь ногами в основание пульта. Конечно, ей было неудобно сидеть так, но кресло перед пультом — место водителя. Белову было тоже неудобно. Он сидел на корточках под люком и время от времени осторожно вытягивал затекшие ноги, поочередно то правую, то левую. Вытягивая правую, он толкал Акико в спину, вздыхал и басом извинялся по-английски: “Beg your pardon”. Белов и Акико были стажерами. Океанологи-стажеры должны мириться с неудобствами в одноместных субмаринах Океанской охраны.
Если не считать вздохов Белова и привычного гула перегретого пара в реакторе турбины, в кабине было тихо. Тесно, тихо и темно. Изредка о спектролит иллюминатора стукались креветки и испуганно выбрасывали облачка светящейся слизи. Это было похоже на маленькие бесшумные розовые взрывы. Словно кто-то стрелял крошечными снарядами. При вспышках можно было видеть серьезное лицо Акико с блестящими глазами.
Акико глядела на экран. Она с самого начала прижалась боком к стене и стала смотреть, хотя знала, что искать придется долго, может быть, всю ночь. Экран находился под иллюминатором в центре пульта, и, чтобы видеть его, ей нужно было вытягивать шею. Но она глядела не отрываясь и молчала. Это был ее первый глубоководный поиск.
Акико была чемпионом по плаванию в вольном стиле. У нее были узкие бедра и широкие мужские плечи. Званцеву нравилось видеть ее, и ему хотелось под каким-нибудь предлогом включить свет. Например, чтобы в последний раз перед спуском осмотреть замок люка. Но Званцев не стал включать свет. Он и так помнил Акико: тонкая и угловатая, как подросток, с широкими мужскими плечами, в полотняной куртке с засученными рукавами и в широких коротких штанах.
На экране возник жирный светлый сигнал. Плечо Акико прижалось к плечу Званцева. Он почувствовал, как она вытягивает шею, чтобы лучше разглядеть, что делается
Званцев сказал:
— Акулы. Четыреста метров.
Сигнал задрожал, распался на мелкие пятна и исчез. Акико отодвинулась. Она еще не умела читать сигналы ультразвукового локатора. Белов умел, так как уже прошел годичную практику на “Кунашире”, но он сидел позади и не видел экрана. Он сказал:
— Акулы — мерзость.
Затем он неловко зашевелился и снова пробасил:
— Beg your pardon, Акико-сан.
Говорить по-английски не было никакой необходимости, потому что Акико пять лет училась в Хабаровске и прекрасно понимала по-русски.
— Тебе не следовало так плотно наедаться перед спуском, — сердито сказал Званцев. — И не следовало пить. Ты ведь знаешь, что бывает.
— Всего-навсего жареная утка на двоих и по две рюмки коньяку, — ответил Белов. — Я не мог отказаться. Мы с ним сто лет не виделись, и он улетает сегодня ночью. Он уже улетел, наверное. Всего по две рюмки… Неужели пахнет?
— Пахнет.
“Это скверно”, — подумал Белов. Он вытянул нижнюю губу, подул тихонько и потянул носом.
— Я слышу только духи, — сказал он.
“Дурак!” — подумал Званцев.
Акико виновато сказала:
— Я не знала, что это так серьезно. Я бы не душилась.
— Духи — не страшно, — сообщил Белов. — Даже приятно.
“Патентованный дурень!” — подумал Званцев. Белов шевельнулся, стукнулся макушкой о замок люка и зашипел от боли.
— Что? — спросил Званцев.
Белов вздохнул, сел по-турецки и поднял руку, ощупывая замок над головой. Замок был холодный, с острыми грубыми углами. Он прижимал к люку тяжелую крышку. Над крышкой была вода. Сто метров воды до поверхности.
— Званцев, — сказал Белов.
— Да?
— Слушай, Званцев, почему мы идем под водой? Давай всплывем и откроем люк. Свежий воздух и все такое.
— Наверху пять баллов… — ответил Званцев.
“Да-да, — сообразил Белов, — пять баллов. На поверхности болтанка, открытый люк зальет водой. Но все равно, сто метров над головой — это неуютно. Скоро начнется спуск, и будет двести метров, триста, пятьсот. Может быть, будет километр или даже три километра… Зря я напросился, — подумал Белов. — Нужно было остаться на “Кунашире” и писать книгу”.
Еще одна креветка стукнулась в иллюминатор. Словно крошечный розовый взрыв. Белов уставился в темноту, где на миг появился силуэт стриженой головы Званцева.
Званцеву, разумеется, такие мысли и в голову не приходят. Званцев совсем другой, не такой, как многие. Во-первых, он опытный глубоководник. Во-вторых, у него железные нервы. Такие же железные, как проклятый замок. В-третьих, ему наплевать на неизведанные тайны глубин. Он погружен в методы точного подсчета китового поголовья и в вариации содержания протеина на гектар планктонного поля. Его заботит хищник, который зарезал молодых китов. Шестнадцать молодых китов за квартал, и все как на подбор, самые лучшие! Чуть ли не гордость тихоокеанских китоводов.