Капитанские повести
Шрифт:
— Вашего боцмана, ребята, придется до Баренцбурга здесь оставить! Виталий Павлович добро дал, валяйте домой!
Вахтенный помощник, выглянувший из-под его локтя, добавил:
— Они фальшфейером посветят, а мы за вами в локатор последим. Огонек зажгите! Остров справа держи, да не забудь, течение оттуда, как из Волги, прет! Давай!
И мы поплыли обратно.
Горы Мизери в темноте не видно стало, да еще и темнота была не полная, но пока мы шли — стемнело. Какое тут работало течение, это я понял сразу, оглядываясь на «Донецк»: нас так и несло боком.
Подправили курс на течение, только не очень
С ночного мостика эта метеостанция выглядит почти как набережная Лиссабона, но со шлюпки — вроде северного сияния.
Ребята в шлюпке притихли, даже Федя Крюков замолк, хотя еще выложил не все соображения относительно боцманского зуба, и я, косясь краем глаза на норвежскую иллюминацию, тоже молчал.
Со мной странное состояние случается иногда в ночном безориентирном море: ни неба, ни воды не вижу, волна вверх вскидывает, а мне кажется — падаю прямо к центру пропасти. Волна вниз — а душа все равно у горла стоит. И нужно подумать о чем-нибудь заманчиво-повседневном, например, что есть охота, или бы женщину увидеть, или бы глоток чего-нибудь веселого хлебнуть, чтобы вновь обрести все привычные земные плоскости и направления.
Человек сам в себе — тоже магнитная стрелка и теряет устойчивость, выпадая из своего поля. Иногда, правда, в такие минуты мне кажется, что это вечность меня обтекает, но вцепиться в этот поток мне не дано. Он неощутимее воздуха.
Подумать о чем-нибудь я не успел, потому что справа по курсу зажглась на парашюте разноцветная ракета, и когда звезды ее канули в море, в тон стороне, на фоне угадываемого острова, проявились корабельные огни. Стало быть, нас там ждали.
Понадобилось еще минут сорок, чтобы выгрести против течения на дистанцию их постоянной видимости, и чем ближе они колебались в глубине ночи, тем более растягивалось время. Уже и матросы, и Федя Крюков сидели как бакланы, вытянув шеи из воротников, когда по воде послышался божественный звук живого парохода: стук вспомогательного дизеля, шум струи, льющейся из шпигата, жужжание камбузного вентилятора. Несокрушимый борт заслонил нас от зыби, и мачтовые светильники заглянули в шлюпку.
— Эй, держи фалинь! Так. Закладывайте шлюптали! Живее! Подобрать фалинь! Держись! — картавя, командовал сверху старпом.
Шлюпку дернуло, стукнуло пару раз о борт дюралевым боком и понесло вверх. Придерживая обессилевший штурвал, я считал этажи иллюминаторов, пока не уперся взглядом в лицо капитана. Литые плечи Виталия Павловича закрывали проем окна, поблескивал перстень на пальце. Капитан не мешал командовать вахте, но и не упустил возможности понаблюдать, как принимается и поднимается на место вельбот.
Шлюпка замерла у ботдека, матросы, цепляясь за протянутые им навстречу руки, выбрались на борт, я раскрыл ладонь, чтобы поприветствовать капитана, но тут произошло вот что: из светлого треугольника между капитанским плечом и обечайкой окна выползла, вернее сказать — выпорхнула, белая, как змейка, рука, с конфеткой или бубличком в чистых пальчиках, на миг засветилась, засияла
— А кэп-то, а кэп-то?.. — жарким шепотом приговаривал Федя Крюков, когда, закрепив найтовы, мы спускались со шлюпки на ботдек.
1
Когда первым шквалом сорвало с полубака пачку лебедочных чехлов, они прокувыркались в воздухе среди брызг, словно растрепанные гуси, и пропали под бортом.
Затем, противоборствуя ветру, загудели стальные тросы такелажа. Прошло еще с четверть часа, и следующий шквал заставил судно покачнуться.
Так после ужина они попали в местный средиземноморский шторм, который иногда выбегает в Средиземное море к югу от Лионского залива, когда между Западными Альпами и Севеннами по долине Роны прорывается к морю мистраль.
Этот внезапный ветер поднимает остроугольную высокую волну, и идти сквозь нее так же приятно, как проламываться на тракторе сквозь кирпичные стенки.
Однако теплоход «Валдай» продолжал следовать генеральным направлением на запад, имея полный груз в трюмах на порт Сантьяго-де-Куба.
Боцман Михаил Семенович Кобылин о шторме еще не знал.
Он задержался к ужину на покраске грузовых лебедок. Придя с работы и сполоснув руки, он согнал из-за дощатого стола на верхней палубе дежурных «козлятников», дождался, пока ему подали ужин, съел две тарелки борща, котлету с гречневой кашей, выпил фаянсовый бокал компоту, потом выкурил, разглядывая кильватерную струю, сигарету «Мальборо», плюнул вслед окурку за корму и, убедившись, что плевок попал в воду, пошел в душ.
Пресную воду экономили, но Михаил Семенович знал, когда нужно мыться: для уборки накопленной за день грязной посуды после ужина вода подавалась в систему целый час, а кожаный кисет с ключами от кладовок и душевых оттягивал карман боцманского комбинезона.
Когда налетел первый шквал, Михаил Семенович смывал с себя пену, ощущая, как блаженно и остро звенькают по лысеющей голове струйки душа.
Когда пришел следующий шквал, боцман сопел, охлаждаясь. Судно проломило волну, Михаил Семенович качнулся, перекрыл воду, хотел вытереться полотенцем, но раздумал и рывками натянул комбинезон прямо на голого себя. Удовольствие было испорчено, потому что сердце заторкалось, заторопилось, никак не мог вспомнить, все ли толком прибрано на палубе. Застегнув пряжки сандалеток, он глянул, не забыл ли чего в душевой, потушил свет, замкнул дверь и неслышно побежал в каюту.
Трансляция помалкивала, и боцман пригладил волосы над ушами, натянул полотняный берет, взял швартовые рукавицы и двинулся на палубу.
Он не удивился темноте наверху, не стал зажмуриваться, а на ощупь нашел поручень трапа и поднялся на шлюпочную палубу.
Здесь было еще темнее, лишь колыхался свет над иллюминаторами машинного капа, и слышно было как впереди по надстройке хлещут брызги. Боцман знал здесь назубок каждый шкертик.
Он опробовал шлюпочные стопора, обхлопал тугие, как штормовой парус, чехлы на вельботах, задраил дверцы покрашенных с утра пожарных ящиков и понял, что даже здесь, в тылу надстройки, похолодало. Комбинезон обтягивал его плотно, как вторая кожа, и порывы влажного воздуха вызывали у боцмана озноб.