Капитанские повести
Шрифт:
Матросы жалостливо отводили глаза от иссеченного вкривь и вкось тела помполита. Розовые рубцы шрамов выделялись всегда: и по белизне незагорелой кожи, и еще страшнее — по загару. Никакое солнце не брало их, ни соленая вода, после длительного загорания швы начинали лишь пластмассово блестеть. Сам Андрей Иванович их, пожалуй, уже не замечал и не считал большим горем. Наоборот, он был откровенно убежден, что ему очень повезло на войне: семь ранений — и шесть из них вскользь, рвало и коверкало снаружи, не продырявливая насквозь.
На седьмой раз повезло меньше: у самого Адриатического побережья, на границе
Кровь приливала к несуществующему глазу, и словно бы начинала стекляшка распознавать мир таким, каким он был тогда, — в красном тумане. И из этого тумана медленно прорезывалась веселая фигура Петко Вуйковича, партизанского командира, с дареным ППШ на груди. Петко наклоняется, достает бутыль вина из-за пазухи, и на Андрея Ивановича что-то льется, капает, то ли кровь, то ли слезы, то ли крестьянское это вино, — так и не узнал никогда, что это было, головы не удержал, упала она обратно на колкий, раскаленный камень.
Покачивают плащ-палатку партизанские ишачки, приученные к тяжести раненых и к весу минометов…
Когда начиналось это покачивание, Андрей Иванович с усилием над собой перемещался по одеялу на свежее место, с наслаждением чувствуя, как рассасывается по телу тепло, успокаивается голова и начинает затягивать дремота.
Но спать себе он не давал. Полежав минут пятнадцать — двадцать, до появления пота, он перекатывался на новое место. И так пока не исползывал весь плед. Затем он вставал, одевался и шел по судну, стараясь сохранить в себе способность непринужденного движения, не дать себе остыть. Чаще всего он отправлялся к Мише Кобылину и просил работы. В это время он был весел, здоров, разговорчив, и самые проникновенные из политбесед получались тут, за работой, и в это время приходили его послушать все, кто мог.
…Он переменил позицию в третий раз, когда на него пала тень Жоры Охрипчика.
— Что, все бьетесь, воюете с радикулитом, Андрей Иванович?
— Грею про запас, я ведь старый член этого клуба…
— Хотите, желаете, у меня есть рецепт?
— С растворением бритвенных лезвий?
— Да нет. Этот рецепт жена списала для тещи. Теща у меня женщина деловая, серьезная, сообщает, что помогло. Так как?
— Очень буду обязан.
— Ну так вот: берется куриное яйцо, опускается в стакан с уксусной эссенцией на пару дней, пока яйцо не растворится. Затем эссенция сливается, в раствор добавляется пятьдесят грамм сливочного масла, и все это держится в темноте три — четыре дня, после чего смазывается то место, где болит. Это рецепт народной медицины. Да и теща сообщает, что помогло, полегчало.
Андреи Иванович, помаргивая, разглядывал чисто выструганную голову Охрипчика, его седоватые волнистые волосы и серые твердые глаза. На небе над головой Георгия Васильевича висело, словно венок триумфатора, белое облачко…
Жору Андрей
Метод работы Георгия Васильевича и образ его жизни были столь же чисты и ясны, как его рано седеющие волосы и речного цвета глаза. Проводить линию Охрипчик умел и отличался блестящей беспристрастностью, но что в нем лично Андрея Ивановича отпугивало, так это то, что был Георгий Васильевич человеком неизбирательной добросовестности.
Андрей Иванович, будучи членом парткома несколько лет подряд, имел возможность понаблюдать за Охрипчиком вблизи и потому встретил Жору на «Валдае» с любопытством. Впрочем, Георгий Васильевич имел командировку продолжительностью в один рейс и должен был оказать помощь в организации соревнования.
— Ну, и попутно, по ходу, почерпнуть из вашего опыта… — сказал он с широкой улыбкой…
— Так что, как, Андрей Иванович, состоится сегодня судком? — присаживаясь на уголок пледа, спросил Георгий Васильевич.
— Сегодня обязательно.
— А не слишком ли узко ставится вопрос о соревновании?
— Соревнование вахт? Мы плывем, значит это — самое основное. Правда, тут разница в показателях не так заметна и исчислима, как на разгрузке своими силами или в саморемонте. Но она есть, хотя, может быть, в значительной степени выражается в моральных категориях.
— У нас моральные категории пока не соревнуются.
— Ну почему же? С этого и начинается настоящее соревнование.
— Не будем спорить, ругаться, Андрей Иванович, — еще более мягко сказал Охрипчик. — Но где вопрос о соревновании с другими судами?
— А что мы знаем о других-то судах? Перед отходом я запросил показатели по однотипной группе — удивлены вопросом. Подсчитываем, говорят, в начале следующего квартала результаты будут в «Северной звезде», читайте. Я се, конечно, прочитаю… в будущем году. Да что там! «Вышний Волочёк», наш систер-шип, одновременно с нами идет на Кубу из Ленинграда, а мы узнаем об этом потому, что радисты — друзья. А у нас — парное соревнование! Где же тут гласность, где же тут сравнимость результатов и где же здесь возможность практического повторения опыта?
— Ах, Андрей Иваныч! Это отработано, организовано…
— Ах, еще бы! — ответил Андрей Иванович. — Я давно предлагал баскомфлоту издавать «Справочник социалистического соревнования» по всем статьям: финансово-экономическим, техническим, административным… и еще каким — не знаю. Оперативной информации по этим вопросам у нас — вообще никакой!
— Мы же эфир забьем, засорим невероятно!
— О, какая забота! Да он и так черт те чем замусорен. Давно ли мы из Новороссийска, а уже только от баскомфлота получили два радио: об организации художественной самодеятельности и о конкурсе на лучшую наглядную агитацию. Да какие радио! На каждое по три бланка радиограммы. Нет уж! Соревнование надо сравнивать больше по внутренним показателям, а не по тем, что будут в «Северной звезде». Конъюнктура, Георгий Васильевич, — больше чем полдела! То одинаковые рейсы для разных судов, то разные линии для однотипных. Ударная сила, авторитет и обаяние капитана иной раз больше значат, чем труд экипажа в целом…