Капитуляция
Шрифт:
— Как ты смеешь впутывать в это моего ребенка!
— Это война, черт побери, и это военная игра, Эвелин. Та самая, в которую придется играть и тебе, если ты кому-нибудь передашь, что слышала. Думаю, ты просто не понимаешь, что ставки в этой игре — жизнь и смерть.
— Жизнь и смерть кого? — прошептала она. — Д’Эрвийи и его людей или твои?
Его глаза раздраженно, нетерпеливо вспыхнули.
— Жизнь и смерть д’Эрвийи, их всех, моя… и твоя.
У Эвелин снова перехватило дыхание. Теперь она действительно ничего не понимала. И чувствовала
— Ты защищаешь меня или угрожаешь мне?
Его глаза удивленно округлились.
— Я никогда не стал бы угрожать тебе — я ведь не чудовище. Хорошие мужчины — и хорошие женщины — умирают каждый божий день из-за этой войны и игр, в которые мы играем. И я действительно не хочу, чтобы ты стала ещё одной жертвой этой проклятой войны. Я пытаюсь защитить тебя, несмотря на все твои обвинения.
— Если ты пытаешься напугать меня, то у тебя это получается.
— Вот и прекрасно. Надеюсь, я напугал тебя до потери памяти. — Он схватил её саквояж. — Эме только что потеряла отца. Она не может потерять ещё и мать.
И Джек вышел из комнаты.
Эвелин в ужасе вскрикнула. Она не знала, как поступить, и по-прежнему не понимала, чему верить. Она никак не могла постичь, почему Грейстоун хотел защитить её, ведь он был грубым, лживым шпионом, не имевшим ни малейшего представления о чести и совести. А ещё Эвелин боялась, что он использует её чувства, чтобы заставить её молчать.
Но что, если она ошибалась и Джек невиновен? Не сдерживая слезы, которые потоками струились по щекам, она потерянно побрела за ним.
Карета её дяди остановилась на подъездной аллее, ведущей в Розелинд. Прошедший час Эвелин провела на заднем сиденье экипажа, борясь с подступающими слезами. Она никак не могла отделаться от мысли о том, что теперь-то действительно всё кончено, ведь продолжать любовную связь с Джеком Грейстоуном было просто невозможно, да и он сам, бесспорно, этого не хотел. Сейчас его, казалось, переполняла ненависть. Так или иначе, их связывало лишь вожделение, не любовь.
Горе захлестнуло её.
Но Эвелин никак не могла выкинуть из головы воспоминания о той ночи, когда он помог ей и её семье бежать из Франции.
А ещё, сколько бы она ни гнала от себя эти мысли, в памяти всё равно возникали их недавнее путешествие во Францию и пылкие ласки Джека прошлой ночью.
Казалось, будто Эвелин думает о двух совершенно разных мужчинах.
Первый и вовсе не существовал в реальности, напомнила она себе. Французский шпион — вот кем был истинный Джек Грейстоун.
Но он ведь хотел, чтобы Эвелин верила ему. В глубине души она и сама этого желала.
«Но я не настолько глупа», — мрачно подумала Эвелин. Она должна быть сильной. У неё есть дочь, которую нужно защитить. Нужно держаться подальше от всех этих военных игр.
Стоило ей выйти из кареты, как парадная дверь дома распахнулась и оттуда выбежала Эме:
— Мама! Мама!
Эвелин повернулась и протянула руки к дочери, вне себя
— Мама! Ты плачешь! — упрекнула Эме.
Эвелин действительно плакала, хотя не проронила ни единой слезинки после смерти мужа. За последние несколько часов, прошедших с момента её неприятного открытия на пляже Лоо-Айленда, она пролила немало слез. Эвелин поразило то, что Джеку Грейстоуну удалось так больно её ранить.
И они обошлись даже без самого короткого — не говоря уже о самом сердечном — из прощаний. Джек на своем судне доставил Эвелин к бухте, расположенной у дома её дяди. Это короткое путешествие заняло чуть больше часа. Все это время Джек провел за штурвалом, вытянувшись в струну, в то время как Эвелин стояла у леерного ограждения спиной к нему. Он злился, она была поглощена своими страданиями.
Джек не проводил её на берег. Это сделал один из его людей. Эвелин хотела оглянуться на Джека через плечо, посмотреть на него в последний раз, но удержалась. Она буквально заставила себя не оглядываться.
— Я всё ещё грущу по твоему отцу, — ответила Эвелин дочери. О, как же ей не нравилось лгать Эме! — Но я так счастлива видеть тебя, дорогая!
— Мне тоже грустно, мама, но Лоран брал меня с собой в трактир — ты только посмотри, какой у нас теперь щенок! — Эме просияла улыбкой.
Эвелин поднялась, увидев, что из дома вышел Лоран, а перед ним уже несся, виляя хвостом, пухлый рыжевато-коричневый щенок с маленькими висячими ушами. Щенок был размером со взрослого лабрадора.
— Это мастиф?
Лоран робко улыбнулся ей.
— Сука мистера Трима ощенилась, и мы пошли посмотреть на щенков. Эме так настаивала, мадам. — Улыбка вдруг исчезла с его лица, а в глазах отразилась тревога. — С вами всё в порядке?
Эвелин моментально забыла о том, что с появлением щенка в их доме ещё более остро встанет проблема с едой. Джек просил верить ему, но его слова звучали не слишком-то убедительно. И всё же в этот момент она поняла, что не сможет выдать его Лорану. Она осознала, что решила молчать на эту тему вовсе не из-за опасности, которой подвергнет себя излишними откровениями. Неужели она всё-таки решила поверить Джеку, даже несмотря на то, что ситуация казалась очевидной?
— Наше путешествие прошло неудачно, — ответила Эвелин.
Глаза Лорана округлились.
Она мельком взглянула в глаза верному слуге, а потом опустилась на колени, чтобы погладить щенка, который прыгал вокруг неё.
— А ну-ка перестань, — сказала Эвелин псу. — Как его зовут?
— Ее зовут Жоли, — ответила Эме. — Мы ведь оставим её, не так ли? Пожалуйста! Она уже спит в моей кровати!
И как они прокормят эту собачищу? Эвелин вздохнула:
— Да, мы оставим Жоли, но ты будешь следить за тем, чтобы она не грызла оставшуюся у нас мебель.