Капкан для лисы

Малинина Александра

— Ты не прав, — тихо возразила я, — По крайней мере, насчет отсутствия чувств.

Слова вырвались без моего на то желания, можно подумать, сейчас они хоть что-то значили. Я сама не понимала, хочу ли я просто защитить себя, или пыталась сказать нечто такое, что говорить просто не умею. Я съежилась под его тяжелым взглядом. Таким взглядом обычно одаривают смертельных врагов.

— НЕ-НА-ВИ-ЖУ! — по слогам процедил он, грубо толкнул меня со своего пути и удалился из моей жизни.

Точнее, скрылся в доме.

Глава 5

Я вышла

от Марины не с тем легким чувством, о котором все, кто посещает психологов, так усердно твердят. На душе стало только тяжелее. Потому что ситуация была премерзкая: дело не только в том, что Макар меня теперь ненавидит, а в том, что мне мало кто верит. Даже Ромка, когда я подробно изложила ему свое видение ситуации, наморщил лоб и минут пятнадцать сверлил меня взглядом, каждую минуту вопрошая, а правда ли я непричастна. Решил, что я передумала насчет «голову оторвать» и просто застрелила девку. Недоверие друга ранило больнее всего. Даже когда он наконец сказал, что мне верит, я все равно видела его настороженный вид, как будто он только и делал что ожидал, когда уже всплывет что-то крайне неприятное. Мне казалось, что я могу видеть, как крутятся ржавые винтики в его голове: с трудом, скрипя, просчитывая все возможные варианты.

Папуля тоже был мною недоволен: все потому, что охранник Иван настучал о том, что видел, как я беседовала с убиенной буквально за пять минут до ее смерти. Ну и в полиции интересовались, что значит мое сообщение, отправленное за десять минут до того, как ее застрелили. Само собой, прямо в ее смерти меня никто обвинить не мог, но косвенно даже я сама могла бы почувствовать себя виноватой. Могла бы, но разумеется, не чувствовала, а больше злилась: вот надо было этой кикиморе умереть так не вовремя? Теперь даже крохотная надежда наладить отношения с Макаром пошла коту под хвост, а аферистка Анечка стала практически святой, а все потому, что ее убили.

Ну, и как обычно, я оказалась права: девушку застрелили из проезжающей мимо машины, вроде бы водитель. Говорю «вроде бы», потому что нужные нам камеры весьма не вовремя оказались выключенными (соседи признались, что вообще редко их включали и держали больше для виду), но тачку засекла жена банкира Николая Степановича Федоренко, Карина. По счастливой случайности дамочка скучала дома в одиночестве, пила чай и пялилась в окно. Особого внимания на тачку не обратила, но вроде бы это была черная тонированная девятка, номеров не видно, водитель в черной шапке, шарф надвинут на нос. Узнать его не представлялось возможным. Похожую девяку нашли через пару дней, в лесополосе на другом конце города. Она была угнала еще черт знает сколько недель назад, и хозяин с ней давным-давно распрощался. Она это, или не она — судить никто не брался, но искать там было нечего. Да и вообще было непонятно, как вышеупомянутый автомобиль смог проникнуть на закрытую охраняемую территорию, на которой проживали мои родственники и была убита Анна.

***

На следующий день после встречи с Мариной, ближе к вечеру, домой завалился Ромашка, широко улыбаясь и тряся перед моим носом бутылкой:

— Привет! Хотела поговорить?

— Ну да, именно так я

и сказала, — приняв смачный поцелуй, ответила я.

— Смотри, что я принес! — Ромка еще раз потряс бутылкой, видимо решив, что за последние дни мое зрение резко упало.

— Ты прекрасно знаешь, что я не пью вино из магазина, — нахмурилась я и прошла к бару, Ромка шел по пятам, сбросив по дороге куртку и ботинки.

— Сенечка, не хочу тебя расстраивать, но практически все вино из магазина, — скривился друг.

— Ты знаешь, о чем я. Опять притащил пойло из супермаркета за углом?!

— Друг подарил, он летал в Барселону.

— Давай свое вино, посмотрим, как сильно тебя ценит твой друг, — буркнула я.

Пока Ромка занимался сервировкой стола, которая включала в себя быструю ревизию моего холодильника (все, что там имелось — куплено Ромкой, сама я такими вещами не занималась) и раскладывание передо мной его нехитрого содержимого, я решила не тянуть с новостями:

— Вчера имела неприятную беседу с Симбириным-старшим.

— С каких пор ты называешь отца по фамилии? — изумился друг, предварительно набив рот зеленым сыром.

— Со вчерашнего дня.

— Мм.

— Мне удалось убедить его, что я разберусь в ситуации. Сама.

— И как ты это провернула?! — Ромка едва не выплюнул сыр от удивления.

— Легко: припомнила, что он мне должен за лето. Тогда он сам не на шутку разошелся, а я так легко его простила… Ну и само собой, потом я долго и муторно доказывала, что к смерти Анны отношения не имею.

— Он поверил?

— Черт его знает, это же мой близкий родственник: сразу трудно сказать. Но в конце концов он сдвинул брови и попытался сделать этот его голос… ну знаешь, сам он считает его командным, но на самом деле кажется, что он кислого переел. Ну и сказал: «Если не видишь другого выхода — разберись. Я лезть не стану».

— Ничего себе, — Ромка пытался отойти от шока: раньше папуля даже слышать не желал ни о каких сомнительных расследованиях, а вот теперь дал добро. Наверняка это все не с проста, любовь к хитростям и уловкам — это у нас семейное.

— Ну, потом он конечно уточнил, что у меня неделя на все провсе.

— Вот это уже больше на него похоже.

— И приказал все время таскаться с его охраной, но я поклялась, что ты не отойдешь от меня ни на шаг.

— Ты же понимаешь, что у меня тоже есть дела? — приуныл друг от такой перспективы.

— Ага.

— Но все равно поклялась?

— Я же не из верующих.

— Хорошо, отложу свои дела на потом… некоторые, — проворчал Ромка, который вообще-то моего отца побаивался.

— Это совершенно необязательно, мой любимый друг: ты можешь помогать мне, не находясь постоянно рядом. У меня голова болит, когда ты целый день возле меня бормочешь. Ты замечал, что у тебя такой странный тембр голоса, я прямо чувствую, как он влияет на меня… Какие-нибудь инфразвуковые волны, или что? — озадачилась я: надо будет поинтересоваться данным вопросом.

— Когда мы целый день вместе, ты трещишь за семерых, так что голова у тебя болит от собственной болтовни, не иначе.

— Фу, как грубо!