Капкан на честного лоха
Шрифт:
– Да у меня рука сломана. Моя рука сломана.
На выстрелы сбежались солдаты, спрашивая друг у друга, что случилось. Лейтенант Радченко уже взлетел на крыльцо. Но куму помощь уже не требовалась. Грудь майора была разворочена картечью. Ткаченко лежал на спине, в его широко открытых глазах отражалась серое небо.
Глава шестая
Шло время, а в подвале, где томились Урманцев и Климов, ничего не менялось. Все та же непроглядная темнота, далекие шаги и голоса наверху.
Несколько раз со двора сюда долетел женские крики, такие тонкие и пронзительные, что, казалось,
Не докурив, Климов растоптал окурок. И без табака в подвале дышалось тяжело, воздух наполнился странными удушливыми миазмами, какой-то сыростью, идущей неизвестно откуда. Климов подумал, что забыл закрыть куском жести ведро с нечистотами, стоящее в углу. Он встал на ноги, зажег спичку, сначала глянул на наручные часы: полдень. Как долго тянется время. Урманцев закрыв лицо смоченным в воде домотканым полотенцем, неподвижно лежал на спине. Вроде бы спит.
Спичка сгорела, погасла, Климов зажег другую спичку, сделал четыре шага до угла подвала. Помойное ведро закрыто. Он вернулся на свою лежанку, повалился на спину. Почему же не хватает воздуха? Ведь ещё два-три часа назад здесь дышалось свободно, даже запахи со двора можно было услышать. Пахло талым снегом, навозом, прелой соломой.
А сейчас… Климов всей грудью втянул в себя воздух, глубокого вдоха не хватало, чтобы надышаться. Климов встал, поднес горящую спичку к вентиляционному окошечку, устроенному в низком потолке точно над столом. Огонек горел слабо, но ровно, не колыхался. Значит, тяги нет. Воздух сверху сюда не проникает. Что же случилось? Климов ворочался на своем жестком ложе и ломал голову над этой загадкой. Выводы, которые он сделал, были не далеки от действительности.
Когда наверху солдаты проводили обыск, ворочали какие-то тяжести, разваливали поленицы дров, то, видимо, чем-то заставили или завалили замаскированное в стене на уровне земляного пола вентиляционное окошко. Теперь воздух не идет. Возможно, они с Урманцевым погибнут от удушья ещё до того момента, как с подворья уберутся солдаты, а староверы вспомнят о существовании обитателей погреба, когда помощь им уже не потребуется.
– Эй, ты жив? – тихо спросил Климов.
Урманцев вздохнул, заворочался во сне. Климов взял со стола тряпку, смочив её водой. По примеру Урманцева положил тряпку себе на лоб. За минуту ткань сделалась теплой. Чтобы отвлечься от страшных мыслей, Климов отвернулся к стене, попробовал думать о посторонних вещах.
Он вспомнил, как поздним вечером, в конце зимы, после занятий в вечерний школе брел в барак, от усталости ну чуя под собой ног. До отбоя оставалось сорок минут. Вдоль плаца, где проходили утренние и вечерние построения, на металлических опорах расставили свежие образца наглядной агитации, присланные накануне из самой Москвы.
На кусках листового железа масляной краской вывели цветные картинки. Мужик держит на руках туго спеленатого ребенка, и улыбка расплылась до ушей. Во всю квадратную морду улыбка. Рядом стоит женщина и обнимает мужика за плечи. Внизу картинки красовались ядовито красные буквы: «Твоя семья ждет тебя». Климов в задумчивости потоптался на месте, стараясь врубиться в смысл изображения. Надо так понимать, что вот зэк вернулся из командировки, а жена с ребенком
Но почему ребенок в пеленках? Ясно, новорожденный. Тогда получается, что женщина нагуляла приплод и родила, когда законный муж в неволе махал кайлом и лопатой. Чему уж тут радоваться? И стоит ли вообще возвращаться в такую семью из зоны? Не лучше ли вместо жены найти другую свеженькую потаскушку?
Кто– то тронул Климова за рукав.
Обернувшись, он увидел перед собой Урманцева. В старом бушлате, шапке, нахлобученной на глаза, он стоял и пускал дым из ноздрей, прилепив к нижней губе окурок.
«Значит, Клим это ты? – спросил Урманцев. – Ну, меня-то ты знаешь. Деньги я получил, поэтому теперь мы кенты». «Расскажи, как там Маргарита?» – заволновался Климов. «Мне не до лирики, – поморщился Урманцев. – Эти подробности сам выяснишь, когда я тебя отсюда вытащу. Теперь слушай: будем видеться с тобой за дальним хезником. Ну, за сортиром. Каждый пятый день, начиная с сегодняшнего. В это же время. Если что, найдешь меня через Гуталина».
Климов не успел собраться с мыслями, вставить слово. Урманцев шепнул «малява», что-то сунул ему в карман ватника и растворился в темноте. Не замечая метели и холода, забыв об усталости, Климов, щупая в кармане бумажку, прошагал две сотни метров. Остановился под фонарем каптерки, вытащил из кармана, пробежал глазами записку от жены.
Маргарита сообщала, что все идет, как по рельсам. Она закруглила дела в Москве, вернулась в поселок при зоне, временно устроилась на прежнем месте, но на днях переедет в Ижму, где уже присмотрела комнату. Когда Климову разрешат свидание, пусть пришлет письмо на ижминскую почту, до востребования. «Целую крепко, люблю», – прочитал Климов. Внизу, словно яркий штемпель, горел помадный оттиск женских губ. Маргарита накрасила рот и поцеловала записку перед тем, как передать её в руки Урманцева. Климов вздохнул и разорвал кусочек бумаги в мелкий бисер.
В ту ночь он не мог заснуть, он чувствовал, что начиналась новая жизнь, начинается короткая финишная прямая на волю.
Через пять дней состоялась встреча Климова с новым кентом на задах сортира. «Где записка?» – с ходу спросил Климов. «Пошел ты, салабон, – ответил Урманцев. – Я тебе не почтальон. А на словах она велела передать, что все путем». Климов огорчился, что в этот раз не получил письма со следом поцелуя.
«Начинай делать тайник на промке, – велел Урманцев. – У тебя есть гроши на заборной книжке. Бери в ларьке харч, меленькими партиями таскай в новый мебельный цех, прячь в подвале. Место для нычки выбери сам, но с оглядкой. Надежное место». Климов возразил Урманцеву в первый и единственный раз: «В этом нет смысла, харчи на промке прятать. В том „газике“, что Рита подгонит в поселок, будет жрачка. Там будет все». Урманцев, прищурившись, заглянул в глаза Климова: «Или ты делаешь, как я сказал, или мы больше не кенты».
Как было договорено с самого начала, Урманцев с Климовым встречались каждый пятый день, меняя место встреч, общались две-три минуты и расходились в разные стороны. Пришла календарная весна, но на улице по-прежнему стоял лютый холод, снег, не переставая, валил вторую неделю. Климов получил второе длительное свидание с женой. Три долгих ночи они обговаривали под одеялом последние мелкие детали предстоящего побега.
Приготовления подходили к концу, оставалось ждать тепла, ждать условленного дня и часа.