Капли крови (Навьи чары)

Сологуб Федор Кузьмич

– Миша, кто лучше бросит, - давай на пятачок. Стали играть. Миша проигрывал.

Из-за изгиба берега, от города, показалась лодка. Петр всмотрелся, и сказал досадливо:

– Господин Щемилов опять припожаловал, наш сознательный рабочий, российский социал-демократ.

Елисавета улыбалась. Спросила с ласковым укором:

– За что ты его так не любишь?

– - Нет, ты мне скажи, - воскликнул Петр, - почему эта партия российская, а не русская? Зачем такая высокопарность?

Елисавета спокойно ответила:

– Российская,

конечно, а не только русская, потому что в нее может войти не только русский, но и латыш, и армянин, и еврей, и всякий гражданин России. Мне кажется, это очень понятно.

– А мне непонятно, - упрямо сказал Петр.
– Я вижу в этом только балаган, совсем ненужный.

Меж тем лодка приблизилась. В ней сидели двое. На веслах - Алексей Макарович Щемилов, молодой рабочий, слесарь, в синей блузе и мягкой серой шляпе, невысокий, худощавый, с ироническим складом губ. Елисавета была знакома со Щемиловым с прошлой осени. Тогда же она сошлась и с некоторыми другими рабочими и партийными деятелями.

Щемилов причалил к пристани, и ловко выпрыгнул из лодки. Петр сказал насмешливо, кланяясь с преувеличенною любезностью:

– - Пролетарию всех стран мое почтение.

Щемилов спокойно ответил:

– Господину студенту нижайшее.

Он поздоровался со всеми, и сказал, обращаясь преимущественно к Елисавете:

– Вашу собственность вам прикатил. Едва ее у меня не сперли. Наши слободские о священном праве собственности имеют свои особые понятия.

Петр закипал досадою. Самый вид молодого блузника раздражал его, слова и повадки Щемилова казались Петру нахальными. Петр сказал резко:

– По вашим понятиям, насколько я понимаю, священны не права, а грубое завладение.

Щемилов свистнул, и сказал:

– Таково, батенька, и есть происхождение всякой собственности, - грубо завладел, да и баста. Блаженны обладающие, - поговорочка, сложенная грубо завладевшими.

– Это вы откуда же нахватались?
– насмешливо спросил Петр.

– Крупицы мудрости падают и к нам от стола богатых, - в тон ему ответил Щемилов, - ими мы по малости и питаемся.

В лодке оставался еще один молодой человек, тоже, по-видимому, рабочий. Это был робкий на вид, худой, молчаливый юноша с горящими глазами. Он сидел, держался за тесемки руля, и опасливо поглядывал на берег. Щемилов глянул на него насмешливо и любовно, и позвал его.

– Ползи сюда, Кирилл, не бойся, - здесь все народ собрался весьма благодушный, и до нашего брата очень охочий.

Петр сердито промычал что-то. Миша улыбался. Он ждал нового человека, хотя и боялся немирных споров. Кирилл неловко вылез из лодки, неловко стал на песке, понурив голову и расставив ноги, и, чтобы скрыть мучившее его ощущение неловкости, стал улыбаться. Петру было досадно. Он сказал, стараясь говорить любезно:

– Сядьте, пожалуйста.

Кирилл ответил искусственным басом:

– Сижен достаточно.

Продолжая улыбаться, сел, однако, на край скамьи, и чуть не

упал, растопырил руки, мазнул Елисавету, рассердился на себя, покраснел, сел подальше от края, и сказал:

– Сидел два месяца, административно.

И всем были понятны эти странные слова. Петр спросил:

– За что же?

Кирилл поежился. Сказал неловко в угрюмо:

– У нас на этот счет просто, - чуть что, сейчас самые смертоносные меры.

Тем временем Щемилов тихо сказал Елисавете:

– Славный паренек. С вами, товарищ, хочет познакомиться.

Елисавета молча наклонила голову, улыбнулась приветливо Кириллу, и пожала ему руку. Он расцвел.

Пришел Рамеев. Он поздоровался с гостями любезно и холодно. Было впечатление нарочной корректности, может быть, и ненужной. Разговор продолжался несколько неловко. Синие глаза Елисаветы нежно и задумчиво смотрели на раздраженного Петра и на холодно-враждебного ему Щемилова.

Петр спросил:

– Господин Щемилов, не пожелаете ли вы объяснить мне, почему идет речь о самодержавии пролетариата? Что же, вы, значит, признаете самодержавие, только хотите его перенести в другой центр? В чем же здесь шаг вперед?

Щемилов просто и спокойно ответил:

– Вы, господа собственники, нам ничего не хотите дать, ни золотника власти и обладания, ну, так что же нам делать.

– А ваши ближайшие цели?
– спокойно спросил Рамеев.

– Ближайшая или дальнейшая, что там!
– ответил Щемилов.
– У нас цель одна: обобществление орудий производства.

– А земля?
– звенящим выкриком спросил Петр.

– И землю рассматриваем, как орудие производства, - сказал Щемилов.

– Вы воображаете, что земли бесконечно много в России?
– со злобною насмешливостью спросил Петр.

– Не бесконечно, ну, а все ж-таки на теперешнее население хватит, да и с избытком, - спокойно возразил Щемилов.

– По десяти, по сто десятин на душу?
– издевающимся голосом выкрикивал Петр.
– Так, что ли? Втолковали это мужикам, они и волнуются.

Щемилов опять посвистал, и сказал с презрительным спокойствием:

– Ерунда, почтеннейший, - мужик не столь глуп. А впрочем, позвольте спросить, что мешало противной стороне втолковывать мужику правильные мысли?

Петр сердито встал, и быстро ушел, никому не сказав ни слова. Рамеев спокойно посмотрел вслед ему, и сказал Щемилову:

– Петр слишком любит культуру, или, точнее, цивилизацию, чтобы ценить свободу. Вы слишком настаиваете на вашем классовом интересе, и потому свобода вас не так манит. Но мы, русские конституционалисты, на себе вынесем борьбу за свободу.

Щемилов слушал его, стараясь сдержать ироническую усмешку. Он сказал:

– - Да, мы с вами не сойдемся. Вам надо моцион на вольном воздухе делать, а нам еще жрать хочется, - не сыты.

Рамеев помолчал, и тихо сказал:

– Меня ужасает это одичание. Убийства, убийства без конца.