Капли звездного света
Шрифт:
Ким краем подошвы начертил на земле стрелки. Астахов, Ольга, Лена. Круг — эрратология. Подумал и дорисовал стрелку — Ким Яворский. Стрелка получилась на отшибе, потому что Ким, хотя и знал методы социальной психометрии, но отношения своего к эрратологии пока не определил, а без этого схема теряла смысл.
Отец считает эрратологию чепухой. Лена — тоже. Ольга любит отца и готова признать даже то, во что не верит. А сам Астахов? Ну, тут ясно. Что ясно? Если Астахов считает, что методы эрратологии верны, то почему бросил поиски, почему стал учителем? А если его постигла неудача, то для чего хранить
Ким проверил свое рассуждение и не нашел в нем ошибки: Астахов завершил работу. Вывел идею идей. Так. Но тогда — почему он молчит?..
— Учитель! — сказал Ким с порога, и Астахов, размышлявший о чем-то у окна, обернулся.
— Я хотел спросить, — Ким заговорил сбивчиво, ему пришло в голову, что это бестактно — спрашивать человека о том, о чем он говорить не хочет. Но отступать было поздно, и Ким, неловко подбирая слова, чтобы не обидеть учителя, рассказал о своих сомнениях.
— Пойдем, — сказал Астахов.
Он включил стереовизор в кабинете, прошелся вдоль стеллажей. Ким почувствовал волнение. Подумал: это оттого, что сейчас он соприкоснется с чужой жизнью, в которую влез без спроса. Но нет — он просто боялся разочароваться.
— Семьсот тридцать две тысячи двести сорок идей, — сказал Астахов. — За три века. Труднее всего было отсеять лишнее. Далеко не все идеи пригодны для обработки. Одни не имели отношения к космосу. В других была невелика доля заблуждения — это почти верные идеи, для меня они не годились. Третьи — особая категория. Идеи, выдвинутые из тщеславия. Единственная их цель — самоутверждение автора. Их тоже пришлось отбросить. Так появилась системология ошибок. Идей в результате стало втрое меньше, работать с ними — втрое интереснее…
Астахов перебирал книгофильмы, он был наедине с ними, с этими идеями, которые составляли всю его жизнь. Он перебирал и вспоминал, а Киму уже не хотелось спрашивать. Ему показалось, что он, наконец, понял Астахова. Движение к цели, полное надежд, отрадней самого прибытия, — так писал Стивенсон. Астахов ищет свой Остров сокровищ. Может быть, у него уже есть карта, но никогда не хватит воли сесть на корабль и выйти в океан, чтобы отыскать остров в безбрежных просторах.
— Что с тобой, Ким? — сказал Астахов. — Ты не слушаешь. Я говорю, что три года назад мы жили с Олей в Минске. Тогда-то я понял: пришло время сделать последнюю пробу.
«О чем он говорит, — подумал Ким, — какую пробу? Астахов — эрратолог, он создал новую науку. Зачем ему звезды?»
— Опыт я провел на Минской статистической станции. И получил результат. Верную идею. Работа моя закончилась. Я не сказал об этом никому
— даже Оле. Не мог заставить ее ездить со мной, начать все сначала. Говоришь себе: дело прежде всего. А потом проходят годы… Жена. Дочь. Друзья. Ученики. Опять все бросить. Уйти…
Астахов улыбнулся, и Ким, сам того, может быть, не подозревая, позавидовал Ольге. Трудно им вдвоем, невидимая стена эрратологии стоит между ними, и все же им хорошо. Ким подумал, что ему с отцом приходится труднее, хотя внешне все прекрасно. Но ни отцу, ни матери не придет в голову взвалить на сына часть своих забот. Когда родители переживают какую-нибудь неудачу, осложнение, он в стороне. Ольга — нет.
— У нас все разное, папа, даже сложности…
И неожиданно Ким, будто со стороны, услышал свой голое — напряженный и тихий:
— Вы трус, Игорь Константинович…
8
Отец стоял у люка доставки и вкладывал в его разинутую пасть книгофильмы и личные вещи. Ким взглянул на приборный щиток: шифр Уфы. Отец захлопнул крышку, обернулся.
— Едем домой, — сказал он. — Рудник мы сегодня пустили, контроль теперь понадобится лет через пять.
— Мы уезжаем, — сказал Ким. — А школа?
— Вернешься в старый класс, к учителю Гарнаеву.
Помолчали.
— Ты встретишь другого Астахова, — мягко сказал отец. — Наконец, существуют стереовизоры.
— Конечно, — вздохнул Ким. Как же так, сразу? Он еще не додумал. Это очень важно для него — понять все, что связано с Астаховым, с Ольгой. Он не может так уехать. Что подумает Ольга? Укатил домой — тихо, спокойно.
— Я хотел бы остаться на несколько дней, — нерешительно заговорил Ким.
— Оставайся, — неожиданно легко согласился отец. — Оставайся до конца семестра. А я не могу — работа…
Утром, когда Ким с ребятами ждал Астахова, в класс вошла высокая женщина, педагог старшей группы. Ким понял сразу, сказал:
— Можно мне выйти?
Он побежал через корт — так было короче — и сорвал у кого-то игру. Ольга сидела на ящике с моделями непостроенных космолетов.
— Не могла сообщить? — сердито спросил Ким. — Куда вы едете? Зачем?
— Кому сообщать? Папа сказал, что ты улетел вечерним рейсом. Я сама не знаю точно, куда мы едем. Кажется, на Фиджи… И все из-за тебя.
«Вы трус, Игорь Константинович».
— Не понимаю, — сказал Ким.
— Будто? Ты наговорил вчера столько глупостей. Целый вечер папа ходил по комнате. Потом спросил: «Ты тоже считаешь, что я трус?» Представь, что твой отец спросит у тебя такое. Пока я соображала, папа пошел говорить по стереовизору. Тогда ему и сообщили, что Яворские уехали. Наверно, твой отец сдал местный номер. Папа связался с Фиджи. Там работает Годдард…
— Годдард. Направленные мутации человека, — вспомнил Ким.
— Это тебе, — Ольга протянула Киму капсулу с микрофильмом. — Я должна была отослать в Уфу, но раз ты здесь…
«Не может быть, что это только из-за меня», — подумал Ким. — Конечно, Астахов хотел вернуться к работе, хотел и не решался. Неустойчивое равновесие — достаточно было малого толчка, одной не очень умной, но злой реплики, и решение принято.
— Ты рада, что едешь? — спросил Ким.
Ольга пожала плечами:
— Будет трудно…
Ким видел: она и смеется, и плачет. Губы дрожат, а глаза улыбаются. Пусть Ольга не отвечает. Она считает, что отец прав, и это главное.