Капля крепкого
Шрифт:
На жаргоне копов почему-то принято считать, что шляпа стоит двадцать пять долларов. А пальто — сотню. Я понятия не имел, сколько может стоить сегодня шляпа, не помню, когда последний раз выходил и покупал себе ее, но арго — штука страшно живучая. Оригинал умирает, а выражение остается. За фунт у нас дают пять долларов, и было время, когда британский фунт стерлингов очень ценился в Америке. Не думаю, что за пять фунтов теперь можно купить приличную шляпу.
И вот примерно за эту цену я покупал Джо Дуркина. Он работал детективом в Мидтаун-Норт, на Западной Пятьдесят четвертой,
Вот как получилось, что мы с ним сидели теперь за пластиковым столиком в кафе на Восьмой авеню. Он пришел, чем сделал мне одолжение, но оба мы понимали: за такого рода одолжения надо платить.
— Просто ради интереса, — начал он, — допустим, это все же не совпадение, и у тех, кто его убил, были на то свои особые причины. Что за причины, как думаешь?
«Самые простые, — подумал я. — Чтоб Марк не смог мне ничего сказать. И ведь он собирался это сделать, а у меня не хватило ума перезвонить ему».
— Понятия не имею, Джо, — ответил я.
— Никакой, даже самой хилой идейки?
— У этого человека была своя история. Не знаю, имелось ли на него досье в полиции, думаю, нет. Но какое-то время он занимался скупкой краденого.
— Надеюсь, не оружия?
— Не знаю, знаком ли тебе человек по имени Селиг Вулф, но…
— Господи, кто ж не знает Селига Вулфа! Крупнейший скупщик краденого за всю историю Нью-Йорка.
— Так вот, Марка научил этому бизнесу его родной дядюшка Селиг.
— Селиг доводился ему дядей?
— Да, был братом его мамаши. Вот только забыл, младшим или старшим.
— Раз у женщины есть брат, тут два варианта — он или старший, или младший.
— Но бывают еще близнецы.
— И даже если близнецы, все равно один рождается первым. К черту дурацкие разговоры. Господи, это ж надо, Селиг Вулф! Лучшего учителя и пожелать невозможно.
— Да уж, наверное. Несколько лет Марк шел по стопам дядюшки, потом попался на краже. Ну и закрутилось, завертелось, и вся эта история заставила его исправиться.
— И последнее время он учил умственно-отсталых детишек завязывать шнурки на ботинках. Много, конечно, на этом не заработаешь, зато дело благородное.
— Нет, он работал бухгалтером в паре маленьких фирм.
— И сводил дебет с кредитом в их пользу?
— Может, немного и мухлевал.
— Нет, ей-богу, Мэтт, ты любишь этот город. По-настоящему любишь. И он успел рассказать тебе все это за час?
— А что удивительного? Я же рассказал тебе минут за десять.
— Ну, чтобы вот так открыто и прямо… — Он пожал плечами. — Наверное, ты неплохо поднаторел в своем деле. Знаешь, если он никогда не подвергался налетам полиции, никто в тринадцатом участке ни сном ни духом не знал, что он был настоящим докой по части скупки краденого. Надо бы рассказать своим ребятам.
— Только необязательно говорить, от кого ты услышал.
— Как от кого? От информатора, — улыбнулся Джо. — От надежного,
— И это я. Ладно. — Я протянул ему две купюры, которые до той поры сжимал в ладони — пятерку и двадцать долларов. — Ценю твою помощь, Джо. Можешь купить себе новую шляпу.
— Да у меня этих шляп — как грязи. Вот пальтишко было бы неплохо. О боже, вы только посмотрите, какую он скроил физиономию! Практически равна признанию вины. Ладно, я буду рад купить себе новую шляпу, друг, был также рад посидеть с тобой пару минут. Как у тебя вообще дела-то?
— Да помаленьку. Свожу концы с концами.
— Это все, о чем мы можем просить Всевышнего, — кивнул он. — Каждый может просить.
Я вернулся в гостиницу и едва успел зайти в номер, как зазвонил телефон. Это Джо продолжил нашу беседу, словно мы не расставались.
— Этот твой Саттенштейн, — сразу перешел он к делу. — Грабители могли принять его за легкую наживу. Рука у парня была перебинтована.
— Да, была перебинтована, когда мы виделись.
— Когда видишь человека с забинтованной рукой, не думаешь, что он способен отбиваться. Но как он поранил руку? Может, врезал кому-то. Может, он заводился с полоборота, был одним из тех парней, которые сразу бьют в морду того, кто задел его, а?
— Ага, другой здоровой рукой.
— Да хоть какой. И преступник ударил его тем, что носил с собой, чтобы бить людей по голове. Традиционным инструментом, чтобы уж вырубить сразу и наверняка.
— Вероятно, — ответил я. — Тебе это только сейчас в голову пришло?
— Нет. Я взялся за телефон и рассказал ребятам о знаменитом дядюшке жертвы, Селиге. И это было новостью для всех заинтересованных лиц, в том числе для парня, который проявил ко мне расположение и рассказал о забинтованной руке. Маленькая услуга за старую услугу. Я бы еще сказал — рука руку моет. Но забинтованная рука вписывается в общую картину.
Итак, Саттенштейн сидел дома, тосковал по женщине, которая вдруг вообразила себя лесбиянкой. Стены словно давили на него, ему было скучно, и он забыл купить днем упаковку пива из шести банок. И так ему вдруг захотелось этого пива, что он решил выйти из дома. Почему бы не прогуляться несколько кварталов до салуна и не выпить пивка в хорошей компании? И как знать, может, именно там ему повезет. Никогда не знаешь наверняка.
И вот он сидел и пил, держа бокал левой рукой, потому как правая была забинтована. Ну и кто-то углядел это, наметил себе в жертвы и напал, когда Марк уже вышел. Но ударил его слишком сильно.
Почему бы нет?
Потому что мне было действительно важно знать, как это произошло. Если рассуждать таким образом, тогда, конечно, простое совпадение. Судьба, планида, карма. Жуткое невезение. И если это действительно так, в том нет моей вины.
Я искал номер его телефона и пытался понять, он это или не он, нацарапанный в книжке, тот ли самый, что был записан на клочке бумаги, которую я столь бездумно скомкал и выбросил. Ведь до того, пытаясь связаться с Саттенштейном, я набирал его несколько раз.