Каприз Олмэйра
Шрифт:
Накануне того дня, когда подозрения Бабалачи подтвердились вполне, Дэйн и Найна дольше обыкновенного оставались в своем тенистом приюте. Только тяжелые шаги Олмэйра, раздавшиеся на веранде, да его нетерпеливое требование, чтобы ему дали поесть, заставили миссис Олмэйр окликнуть и предостеречь их. Марула легко перескочил через бамбуковую изгородь и по банановой роще прокрался к вязкому берегу ручейка на задворках усадьбы, в то время как Найна медленно направилась к дому, чтобы прислуживать своему отцу; по вечерам она всегда ему прислуживала.
Олмэйр был чрезвычайно счастлив в тот день. Почти все приготовления были закончены; назавтра он собирался спустить лодки на воду. Ему чудилось, что быстрая добыча уже у него в руках, и он забылся над тарелкой с рисом, держа в руке оловянную ложку и
— Дэйн собирался на другой день отправиться вниз по реке на своем бриге, он будет в отсутствии несколько дней, — говорил Олмэйр. — Такая досадная проволочка! Придется отправляться в путь тотчас же после его возвращения, потому что вода в реке все прибывает. Весьма возможно, что произойдет большое наводнение.
Он нетерпеливым жестом оттолкнул от себя тарелку и поднялся с места. Но Найна уже не слушала. Дэйн уезжает! Так вот почему своим повелительным тоном, которому она так охотно подчинялась, он приказал ей съехаться с ним на заре в ручье старика Буланджи!
«Есть ли весло в челноке? — подумала она. — Готов ли челнок?»
Ведь ей придется выехать через несколько часов, часа в четыре утра.
Она встала со стула, думая, что ей необходимо отдохнуть перед ожидавшей ее дальней поездкой. Лампа тускло мерцала; утомленный дневной работой отец уже вытянулся в своем гамаке. Найна погасила лампу и прошла в большую комнату — налево от главного коридора, — которую она разделяла с матерью. Войдя в нее, она заметила, что миссис Олмэйр покинула груду циновок, служившую ей постелью в одном из углов комнаты, и наклонилась над своим большим деревянным сундуком. Половинка скорлупы кокосового ореха, наполненная маслом, где вместо фитиля плавала бумажная тряпочка, стояла на полу и окружала ее ореолом красноватого света, струившегося сквозь черный пахучий дым. Спина миссис Олмэйр была согнута, голова и плечи ее исчезали в глубине сундука. Она шарила руками, и слышался тихий звон, точно от серебряных монет. Сначала она не заметила приближения дочери, и Найна остановилась около нее, молча глядя на множество холщовых мешочков, уложенных на дне сундука. Мать извлекала из них целые пригоршни блестящих гульденов и мексиканских долларов и сыпала их обратно, медленно пропуская через свои крючковатые пальцы. Она, видимо, наслаждалась музыкой звенящего серебра, и глаза ее светились отраженным блеском свежевычеканенных монет. Она бормотала:
— Вот это, это и еще это! Скоро он даст и еще — столько, сколько я запрошу. Он великий раджа, он сын неба! И она будет ранией, — всс это он дал за нее. Кто и когда заплатил что — нибудь за меня? Я раба! Полно, так ли? Нет, я мать великой царицы!
Она вдруг заметила присутствие дочери и прервала свое бормотание, резко захлопнув крышку сундука; потом, не вставая, взглянула на девушку, стоявшую подле с неопределенной мечтательной улыбкой.
— Ты видела? — пронзительно воскликнула она. — Это все мое и дано мне за тебя. Ему придется дать еще, прежде чем он увезет тебя на южные острова, где царствует его отец. Ты стоишь дороже этого, внучка раджей, дороже, дороже!
Тут с веранды послышался сонный голос Олмэйра, который приказывал замолчать. Миссис Олмэйр погасила свет и крадучись отправилась в свой угол. Найна улеглась на груду мягких циновок, закинула руки за голову и сквозь дыру, зиявшую в стене (эта дыра служила окном), принялась глядеть на звезды, сверкающие в темном небе. Она ждала, когда наступит для нее время отправляться к условленному месту свидания. Она с тихим счастьем думала об этой встрече в дремучем лесу, вдали от людских взоров и речей. Душой ее снова овладели те первобытные чувства дикарки, которых гений цивилизации, действовавший на нее через посредство миссис Винк, так и не сумел искоренить. Она испытывала гордость и легкую тревогу при мысли о гой высокой цене, которую ее практичная мать назначила за ее особу; но потом она вспомнила красноречивые слова и взгляды Дэйна и, успокоенная,
Бывают случаи, когда варвар и так называемый цивилизованный человек испытывают совершенно однородные ощущения. Можно предположить, что Дэйн Марула не слишком-то восхищался своей будущей тещей и что, в сущности, он вовсе не одобрял пристрастия этой почтенной матроны к блестящим долларам. Но в то туманное утро, когда Бабалачи отложил все государственные попечения и отправился на осмотр своих вершей в ручье Буланджи, Марула не испытывал никаких опасений и вообще никаких чувств, кроме нетерпения и страсти. Он плыл к восточному берегу острова, омываемому этим ручьем. Спрятав 1 вой челнок в кустах, он быстро побежал по острову, пробираясь сквозь чащу поросли, заслонявшей ему дорогу. Он из предосторожности не доехал до места свидания на лодке, как Найна, оставил свой челнок в главном рукаве реки до своего возвращения с той стороны острова. Густой, теплый туман мгновенно сомкнулся вокруг него, но он успел заметить мимолетное мерцание огонька где-то слева — в доме Буланджи. Потом он уже ничего не мог разглядеть в густевшей дымке и если не сбился с иути, то лишь благодаря какому-то инстинкту, приведшему его именно на то место противоположного берега, куда он намеревался выйти. Течение прибило там большое бревно под прямым углом к берегу, и оно образовало как бы мостик, о который быстрая река разбивалась с громким журчанием. Дэйн взбежал на бревно быстрым и уверенным шагом и в два прыжка очутился на дальнем конце.
У ног его пенилась и бурлила вода. Он стоял один, словно отрезанный от остального мира; небо, земля, даже самая вода, шумевшая внизу, — все это было окутано густой пеленой утреннего тумана; он прошептал имя Найны, словно бросил его в этот безбрежный простор. Он был уверен, что его услышат, он чутьем угадывал, что милая близко; он был уверен, что и она гочно так же чувствует его приближение.
Челнок Найны показался около самого бревна; нос челнока высоко подымался из воды, так как Найна была на корме. Марула оперся рукой на нос и легко прыгнул в лодку, сильным движением оттолкнувшись от бревна. Повинуясь новому толчку, утлая лодочка обогнула бревно, а река с готовностью подхватила ее, повернула по течению и бесшумно повлекла между невидимых берегов. И снова Дэйн у ног Найны позабыл весь мир; подхваченный и увлеченный могучей волной несказанного волнения, порывом радости, гордости и страсти, он еще раз убеждался в том, что он не может жить без этого существа, которое он держал в своих страстных, могучих и долгих объятиях.
Найна тихо засмеялась и осторожно высвободилась из его рук.
— Ты опрокинешь лодку, Дэйн, — прошептала она.
Он с минуту жадно смотрел ей в глаза, потом со вздохом отпустил ее, растянулся на дне лодки, положил голову к Найне на колени и глядел вверх, обвив ее стан закинутыми назад руками. Она нагнулась к нему, тряхнула головой, и ее длинные черные волосы рассыпались вокруг его лица.
И так они плыли по течению; он говорил со всем грубым красноречием дикой натуры, которая беззаветно отдается всепоглощающей страсти, а она слушала, низко склонившись над ним, стараясь не проронить ни одного слова. Его речи были для нее дороже самой жизни.
Для них обоих не существовало ничего за пределами тесной и хрупкой лодочки; она замыкала собой их собственный мир, наполненный их могучей, самозабвенной любовью. Они не думали ни о сгущавшемся тумане, ни о затихшем предрассветном ветерке; они забыли о существовании окружавших их дремучих лесов и всей тропической природы, в торжественном и величавом молчании ожидавшей появления солнца.
Звезды погасли. Низко стелющийся речной туман окутал лодку, несшую на себе молодые, страстные жизни, полные всепоглощающего счастья. Серебристо-серая мгла поднялась с востока и охватила все небо. Ветерок замер; ни один листок не шелохнулся, ни одна рыба не плеснула в воде — ничто не нарушило безмятежного покоя широкой реки. Земля, река, самое небо — все было охвачено сном, от которого, казалось, не будет пробуждения. Вся кипучесть жизни, весь размах тропической природы как будто сосредоточился в горящих глазах, в бурно бьющихся сердцах двух людей, плывших в челноке под пологом тумана по гладкой поверхности реки.