Карафуто
Шрифт:
Володе хотелось выскочить на палубу, подставить урагану распахнутую грудь и вести «Сибиряк» навстречу грозным волнам и ночному шторму. Обида наполнила сердце. Захотелось доказать отцу, что он ошибается, что его сын — не мимоза.
— Ты, отец, наверное, забыл, что я взял первый приз по плаванью? — отозвался вдруг Володя.
Дорошук сел возле сына, глянул ему в глаза и серьезно, тихо произнес:
— Нет, Володя, я это помню. И знаю, что мой сын — комсомолец.
Пароход медленно и тяжело качался на волнах, хотя
Володя тихо склонился над ним. На переносицу отца села муха, и он легонько морщил широкий лоб и смешно шевелил губами, будто вот сейчас хотел кого-то поцеловать.
Затаив дыхание, Володя нежно и с любопытством вглядывался в родные черты. Он любил отца страстно, той глубокой, скрытой в себе любовью, с которой ради любимого человека идут на большие жертвы. Отец в глазах юноши был отважным героем, победителем стихий. Мечтой Володи было прийти отцу на помощь в трудный и опасный момент. В юношеских снах он не раз вытягивал славного геолога из глубокого колодца, куда его, якобы, бросили басмачи.
Он завидовал отцу и, как только мог, повторял его и в движениях, и в разговорах, и в привычках. Глядя на мужественное отцовское лицо с веселыми золотыми проблесками в глазах, Володя сам чувствовал себя тверже, к нему приплывала энергия, большая, безграничная радость. Отец спал. Легкие морщинки на лбу казались мигающими тенями. Клин бородки торчал вверх, навстречу сыну. Володя не сдержался и двумя пальцами осторожно взял бородку за кончик. Отец не пошевелился. Сын засмеялся чуть слышно счастливым смехом.
— Уважаемый академик Дорошук, — прошептал Володя, — о вас знает весь мир, но отец вы только мой, только мой…
СМЕРТЬ
Когда Володя утром вышел на палубу, его поразил цвет моря. Он был ярко-зеленый с великим множеством еле уловимых оттенков. Море еще не успокоилось, поднимались большие волны, но на их гребнях уже не было белой накипи.
— Ночью мы прошли Хоккайдо, — сказал Володе капитан. — За протокой Лаперуза начнутся берега Карафуто.
«Японский хвост», вспомнил Володя и улыбнулся.
«Сибиряк» часто задерживался на своем курсе — этого требовали исследования, проводимые гидрографами, которые ехали на Сахалин вместе с геологической экспедицией. Заданием «Сибиряка» было пройти из Японского моря через Татарский пролив вдоль западных берегов Сахалина. Пароход имел совсем маленькую осадку, и капитан был уверен, что даже между мысом Лазарева и мысом Погоби, где глубина небольшая, он проведет «Сибиряк», не рискуя сесть на мель.
Володя воспринимал задержки в дороге с тайной радостью. Чем дольше в море — тем лучшее. Он думал о том, как, словно между прочим, скажет Инге: «„Сибиряк“ шел пятнадцать суток — ничего себе прогулочка…»
Запись в дневнике о Ригоре Древетняке с его золотыми самородками очень впечатлила
Юноша не сомневался, что сказочные золотые россыпи в глухом и неприступном закоулке сахалинской тайги действительно существуют. Разве это не возможная вещь? Ведь недра сахалинских гор в сердце тайги еще до сих пор не разведаны. Бесспорно, отец найдет эти россыпи, которым дадут имя Ригора Древетняка, а Сахалин с того времени будет называться Золотым островом…
В конце дня случилось событие, ошеломившее всех пассажиров «Сибиряка». В машинном отделении внезапно умерли сменный машинист, механик и его помощник. Прошел всего час, как они, веселые и здоровые, заступили на вахту. Еще пять минут тому назад капитан звонил машинным телеграфом, передавая распоряжения машинисту, и получил от него в ответ сигнал, что приказ выполнен.
Кочегар, случайно зашедший после этого в машинное отделение, застал там уже только три трупа. Все указывало, что смерть была моментальной. На лице у механика еще оставалась улыбка — он рассказывал что-то веселое, и тут внезапно прекратилась жизнь; машинист зажимал в руке полплитки шоколада; лицо молодого помощника механика сохраняло следы чрезвычайного удивления, будто парень был ужасно удивлен, что так внезапно пришла к нему смерть.
В кармане пиджака механика нашли зеленый мяч. Володя вспомнил, что видел, как тот покупал этот мяч у горбатого корейца на пристани. Все знали, что у механика на Сахалине живое семья, и он, вероятно, вез подарок своей дочурке.
Матрос случайно уронил мяч из рук, он покатился по деревянному настилу и упал в море.
Загадочная смерть трех мужчин из экипажа «Сибиряка», наверное, больше всего ошеломила капитана. Он даже не старался скрыть свою тревогу и приказал врачу не преминуть вскрыть тела умерших. В каюте капитана собрались несколько членов экспедиции.
— Чрезвычайный случай, товарищи, — сказал врач. — Во всех трех случился разрыв сердца. Это и было причиной смерти.
— Разрешите, — сказал басом высокий геолог, — это, так сказать, непосредственная причина. А что ее вызвало?
Круглый, приземистый врач беспомощно развел руками.
— В том-то и дело, что я не в состоянии это установить. Это уже относится к компетенции следственных органов…
— Следственных? — отозвался Дорошук, который до сих пор молча сидел в уголке каюты, что-то сосредоточенно обдумывая. — Вы полагаете, что здесь есть указания на преступление?
— Я не сказал этого, Иван Иванович. Но загадочность этой смерти наводит на некоторые мысли.
— А нет ли признаков отравления? — спросил капитан.
— Никаких признаков, капитан. Я боюсь, что мы столкнулись с какой-то неизвестной молниеносной болезнью. Я уже приказал произвести дезинфекцию.
— А об отравляющем газе вы не подумали?
— Я обо всем думал, капитан. Но, если бы в машинном отделении в самом деле находился такой газ, то также погиб бы и кочегар, зашедший туда, погибли бы я, вы, капитан. Сейчас там работает новая вахта — люди чувствуют себя прекрасно.