Карамба, или Козья морда
Шрифт:
– Вы что, все с ума посходили в этом городе?
Единственный здравомыслящий в этой беснующейся толпе Хромой хмуро спросил:
– Что случилось? Чем обязан, столь раннему посещению?
Толпа взревела:
– Не прикидывайся идиотом… еретик… комуняка. Икону отдавай, – послышался злой голос из толпы, которую привела Данилина бабка.
– Мы хотели посмотреть раритет, – раздраженно сказала Окина, не предлагая больше никому микрофона.
– Милости прошу, проходите, – приглашающим жестом открыл калитку Хромой.
Первой протиснулась вперед
– Ты чего их привел? – кивнул я на разношерстую толпу бабок.
– Бабки икону в церковь заберут, а так еще неизвестно куда она попадет, то ли к Хвату, то ли в музей.
– Стойте на месте, – приказал Хромой поднимаясь на крыльцо.
Толпа замерла, но госпожа Окина, посчитав, что приказ к ней не относится, тронулась по ступенькам за Хромым, а следом за ней киноактер с кинокамерой.
– Куда? – сразу несколько рук тащили их с крыльца.
– Мы снимаем репортаж, – возмутилась Окина, отбиваясь микрофоном от простертых к ней рук.
– Знаем мы ваш репортаж, – наступала на нее Данилиха, – икону схватишь и как коза огородами, огородами и ускачешь, догоняй потом тебя, с экрана выковыривай верткую, крестовою отверткою.
В толпе объединенной групповым, религиозным экстазом обрадовано засмеялись.
– Чего ощерились, беззубые, – пробравшись сквозь толпу и как рыцарь, заняв место рядом с Окиной, заступился за нее Данила:
– Может костер еще, разложите? – мой приятель знал, как разговаривать с женщинами. Он их не боялся, как индийский факир не боится змей.
Окина сразу почувствовала себя героической Жанной дАрк, а толпа разъяренных старух – святой инквизицией. Какой тут начался бедлам.
– Ее бесстыжую не на костре, в котле сварить надо, – кипели старухи.
– Ее хоть на костре, хоть в котле все равно приятно будет съесть, – перевел Данила ученый диспут в кулинарную плоскость, – а вас карги замшелые даже бродячие собаки под соусом есть не станут, побрезгуют.
И, обведя притихшую на мгновение толпу настороженным взглядом, брякнул: – а бульон, и на помои свиньям не пойдет, сдохнут, поотравятся вашим ядом.
Наша подружка Настя, когда ей не хватало в споре с Данилой аргументов, начинала драку, старухи не далеко ушли от нее. Одна из них перехватив у Данилихи квач, начала наступать на ее внука, тыча малярной кистью как шпагой. Красавица Окина, принимала последний бой.
Микрофон в ее руках, как меч Спартака наносил удары по зарвавшимся головам врагов. Еще минута и разъяренная толпа сметет все на своем пути. Я тоже посчитал себя рыцарем теледивы и выступил против беснующейся толпы. В любом диспуте побеждает сильнейший.
– Маленькое Ходынское поле получилось, – подумал я, помогая оттаскивать потоптанных поклонниц деревянной иконописи.
Полная победа была за столичными гостями. Данила верным слугой стоял рядом с боярыней Окиной, обозревая сверху дрогнувшую и позорно покинувшую поле боя чернь. И в это время, как знак нашей победы, Хромой вынес икону и осторожно поставил ее на крыльце, так, чтобы всем было видно. Разговоры и шум моментально стихли.
Великое искусство живописи. Как тебя не любить… Вчерашняя черная дверь засияла многоцветьем красок. С иконы на нас смотрела светлая дева. Волшебница, она была легка и стройна, и румянец играл на ее щеках. Чары теплых красочных сочетаний тянули лучики света к притихшей толпе. Икона сияла.
– Я на ней только верхний слой снял, а к нижним и не прикасался, – комментировал Хромой проделанную за ночь работу, – видите, здесь рука более позднего мастера иконописца. А внизу должен быть Феофан Грек, и совершенно другой сюжет, со святой Софьей Цареградской. Икона, судя по доске, относится к четырнадцатому веку. Не зря ее единственную священник Дионисий унес из храма.
– Твой же отец, приходил его арестовывать, послышался из толпы визгливый возглас, – и кресты на церквах он сшибал и колокола сбрасывал с колоколен, а ты теперь хочешь его грехи замолить? Не получится! Отдавай икону!
– Конечно, забирайте, о чем разговор, отреставрировать ее всегда успеется.
– Варвара великомученица, благослови и спаси нас грешных, – закрестились бабки за забором, в то время как Окина приводила себя в порядок, подкрашивая губы и готовясь к продолжению репортажа. На фоне иконы она вытянула чуть заголенную красивую ногу и громко скомандовала:
– Мотор!
Хват подумал, что команда относится к нему, завел движок и стал джипом наезжать на старух. Двигатель наевшийся сахарного песка, которым угостил его Данила очередной раз выстрелил. Две старухи изображавшие глубокий обморок вдруг вскочили, показав резвость молодых газелей. Вот и не верь после этого в силу западной техники, умеющей мертвых поставить на ноги.
– Грузимся? – Хват подумал про икону, сбил с ворот небольшой навесной замок, и въехал во двор.
Балбес подумал, что на его территорию совершено разбойное нападение и кусал покрышки джипа.
Бабки подумали, что у них уводят святыню, и изо всех щелей полезли во двор, подталкивая друг друга.
Кинодива с оператором подумали, что их будут сейчас бить, что ни один раз случалось в их бурной практике, и отступили в глубину дома.
Мы с Данилой подумали, что переборщили, пригласив старух.