Кардонийская рулетка
Шрифт:
— Плевать на уровень жизни! — взревел Абедалоф. Так взревел, что собеседники вздрогнули. — Плевать! Кого он волнует? Откуда тупым ушерцам знать, как именно они живут: хорошо или плохо? Я вам скажу, откуда: мы им скажем! Покупайте газеты, нанимайте пропагандистов и говорите, что все плохо. Говорите, говорите, говорите! Превращайте мелкие неприятности в катастрофы, а катастрофы — в трагедии вселенского масштаба. Постоянно повторяйте, что где-то живут лучше, намного лучше, так хорошо, как бывает только в сказке, а здесь — прогнившая помойка. Уровень жизни, хорошая зарплата — это повседневность, которая никогда и никому не кажется достижением.
— Поверят? — растерялся Махим.
— Разумеется, поверят. — Арбедалочик презрительно усмехнулся. — Первое: людям нравится думать, что они используют мозг по назначению. Второе: мало кто доволен своим положением. Третье: люди тянутся к новому, причем, заметьте, не к лучшему, а к новому. Четвертое: возможность выступить против власти повышает их в собственных глазах. Взболтайте из перечисленных ингредиентов коктейль, и вы получите взрыв, способный смести какой угодно авторитет.
— А потом? — тихо спросил Йорчик.
Сфера его интересов была далека от подобных материй, и профессор как завороженный слушал Абедалофа.
— Потом мы устанавливаем свою власть и возвращаем скот в стойло, — махнул рукой директор-распорядитель. — Быдлу станет в разы хуже, чем раньше, но пищать оно не посмеет, поскольку мы будем жестоки с ним. Так жестоки, что это быдло будет непрерывно трясти от ужаса.
— Вям!
В зале повисла тишина. Йорчик медленно вертел в руке серебряный нож, обдумывая слова Абедалофа, барон Здучик тянул вино, консул ковырялся в тарелке, а наевшийся саптер тщательно обнюхивал собственную лужу.
«Быдлу станет в разы хуже…»
«Мы будем жестоки…»
Никогда наставники из прогрессистов или барон Здучик не говорили подобного. Никогда. И яростный окрик директора-распорядителя привел Арбора в полное замешательство.
— Что на вторую перемену? — светски осведомился Арбедалочик.
— Острый суп из плавников бьюраля, — рассеянно ответил Махим.
— Я слышал, это изысканный деликатес?
— Так и есть.
— Предвкушаю.
— Я хотел бы уточнить нашу… наши… — Консул сбился, но сумел взять себя в руки и выплыть: — Нашу договоренность насчет долга. Расходы на армию постоянно растут…
— Договоренности остаются в силе, — пожал плечами Абедалоф. — Приотский долг галанитским банкам будет погашен ушерской промышленностью. Вы получите политическую власть и единое кардонийское государство, мы — фабрики, заводы и концессию на разработку всех необитаемых территорий Кардонии.
Говорят, история человечества развивается по спирали. И еще говорят, что она повторяется: трагедия оборачивается фарсом. В случае с анархистами-нердами сработало только первое правило: разгромленные, растоптанные, проклятые, они все равно вернулись. И возвращение их сопровождалось кровью: никакого фарса, все осталось по-прежнему.
Пятьдесят лет вполне достаточный срок, чтобы одержимые убийцы покрылись флером романтики. Прогрессивные студенты, особенно из демократических миров Бисера, видели в нердах героев, замученных консерваторами-адигенами, и не вспоминали о жертвах. Семьдесят погибших, триста, восемь тысяч… Кого они волнуют? Зато последнее слово Дандира Каперо, его знаменитое: «Если вы не хотите открывать глаза, мы их вам закроем!» переписывали от руки, примеряя на себя «священную»
Теракты случались нечасто, но не прекращались, поскольку у нового поколения нердов отсутствовало общее управление. Не было вождей, направляющих движение к нужной им цели, только идея. А победа над идеей никогда не входила в компетенцию полиции.
— До неба! Ипать мой тухлый финиш, до самого неба столб поднялся!
— Не ори, — попросил Огнедел.
— Я негромко, — хихикнул Шо. — Да и кто услышит?
Время — за полночь, но народу на улицах полно: завтра выставка, гулять начинаем сегодня. Шум, смех, громкие голоса — Унигарт веселится, кто будет подслушивать пьяный треп двух приличных синьоров?
— А вдруг? — поморщился Лайерак.
— Дружище, ты ведь меня знаешь: я всегда осторожен. — Сапожник икнул. — До неба, до самого мулева неба!
— Да, я помню.
— Ты гений.
— Спасибо.
— А этот полицейский… Как он горел… Совсем, как тот парень…
«Тот парень».
Самое удивительное заключалось в том, что Отто сразу понял, о ком говорит Шо. Сразу вспомнил безусого юнца с Малибата, не пойми зачем решившего сыграть в героя. Помнил, как бросился он к оставленной террористами бомбе, в безумной, бессмысленной попытке предотвратить взрыв посреди многолюдной площади. Все помнил… Лайерак уезжал в пролетке, обернулся, чтобы посмотреть на взрыв, и увидел, как парнишка бежит к ящичку. Бежит и кричит. А потом превращается в огненный столб. Только что был человек, и вот — язык пламени. Визжащий от боли. Безусый идиот.
Тогда они посмеялись, пошутили насчет человека-спички, но вечером — Отто знал точно, — тем вечером Шо впервые в жизни ужрался в хлам и с тех пор уже не отпускал от себя бутылку.
Больше они смешного человека-спичку не обсуждали, но на грузовом вокзале Унигарта оказался такой же идиот — все понял и бросился к вагону, на котором террористы покинули несущийся в никуда поезд. Арестовать хотел? Перестрелку затеять? Скорее всего — второе, потому что, когда Лайерак шарахнул несостоявшегося героя из компактного «марргана», тот как раз выхватывал из кобуры пистолет. А «маррган» сработал идеально: капсула врезалась идиоту в грудь, смесь вспыхнула, и получившийся факел напомнил террористам Малибат.
— Объяснить? — удивился громила.
— Да, объяснить, — подтвердил Бабарский. — И побыстрее, пожалуйста, ночью у меня всегда разыгрывается ипохондрия.
— А как это — объяснить? — Громила развел руками. — Не понимаю.
Со стороны могло показаться, что громила издевается над толстым коротышкой, но ИХ не в первый раз общался с уголовниками и не питал иллюзий насчет их ума и словарного запаса. Суперкарго мило улыбнулся и медленно произнес:
— Я хочу знать, чем тебе не понравилась эта парочка?