Карельская сага. Роман о настоящей жизни
Шрифт:
Кирилл, облизываясь, поглядывал в боковой проход у входа в магазин, где помещался соковый отдел: в огромных стеклянных тубах, блестящих, слегка суженных книзу, стояли соки. Прозрачный, чуть желтоватый – виноградный, потемнее – яблочный, мутный золотистый – персиковый, темно-красный, даже ближе к черному – яблочно-вишневый. Рядом под пластиковым куполом кружились, омываясь водой, граненые стаканы. Кириллу нечего было и думать о том, чтобы попить соку, ведь на улице еще не было настолько тепло, чтобы мама ему это позволила. Просить было бесполезно. Вернее, почти бесполезно, но он всё же попросил.
– Никаких соков, Кирюш. У нас дома есть,
Конечно, про то, как он подкашливал, Кирилл уже успел позабыть. Он не обижался, по-взрослому понимая, насколько, быть может, мама права. До дома они шли долго, обходя лужи и закрывая лицо от ветра рукавами. Кирилл нес сумку, в которой была упаковка молока и кусок сыра во всё той же пресловутой оберточной бумаге. Он не любил сыр, гораздо более по душе ему была колбаса, «Докторская» или «Краковская» – колечки, аппетитно пахнущие чуть подпаленным жиром. Но с тех пор, как к Лене заглянула в гости подруга детства и в красках рассказала, как и, главное, из чего на мясокомбинате клепают столь любимую Кириллом колбасу и сосиски, в их доме эти продукты больше не появлялись. На счастье Кирилла, сосиски иногда давали в детском саду, хотя, поедая их, он всё же задумывался над тем, где же в них спрятаны килограммы картона и «даже дохлятина».
У парадной стояла пожарная машина. Кирилл дернулся и заглянул в кабину через открытую дверь: водитель дремал, у него на коленях лежала пачка сигарет.
– Идем! – Лена дернула за руку Кирилла, и они зашли в подъезд.
В воздухе висела гарь, где-то наверху раздавались взволнованные голоса.
– Да, Кирюш, пожар был у кого-то, теперь весь вечер проветривать будем, вся квартира небось в дыму.
– Но пожар потушили, пожарная машина потушила! – снимая капюшон, возразил Кирилл.
– Толку-то, что потушили, если такой дым стоит и не проветривает никто, – раздраженно сказала Лена, когда они поднимались на лифте. – Сейчас откроем на кухне форточку, и весь этот дым потянет через нашу квартиру. Нигде покоя нет, в издательстве сегодня так краской пахло, даже дурно. Ладно, Кирюш, что-нибудь придумаем, окно откроем, оно и выветрится. Но спать с таким дымом нельзя, голова с утра заболит.
Она была готова взять свои слова обратно, когда лифт открылся и напротив него вместо двери своей квартиры они увидели темный обуглившийся остов дверной коробки. Сама дверь, слегка раскуроченная, стояла рядом, прислоненная к стене. На Лену и Кирилла смотрели соседи, сочувственно кивали головами, о чем-то спрашивали. Двое пожарных, расстегнув прорезиненные куртки и присев на корточки, совещаясь, заполняли какие-то бумаги. А они замерли у того места, где еще утром была дверь. Внутри квартиры не было ничего, кроме черноты и серых полуобгоревших обоев, свисавших со стен, как древние истлевшие папирусы. Был виден обгоревший остов тумбочки с ворохом обгоревшего тряпья, в котором Лена узнала свое пальто и кофту, которую она надевала дома зимой для тепла. По квартире гордо расхаживал пожарный и грубо топтал места, откуда продолжали струиться тонкие струйки дыма. Увидев хозяйку квартиры с ребенком, он развел руками и с сочувствием произнес:
– Короткое замыкание, гражданка.
– Лена, я же говорил вам поменять все розетки, когда взъезжали! Почему не послушались? Они же сделаны были непонятно как, прикручены плохо. Дом-то со спешкой сдавали, из жилконторы товарищи нас предупреждали, просили внимательнее
Секундное оцепенение – и Лена выронила сумку, выпустила руку Кирилла, которого она тащила за собой. По привычке она потянулась в карман за ключами, но тут же поняла, что они не потребуются, никаких дверей открывать не нужно, они уже открыты, причем окончательно и бесповоротно. Ее никто не удержал, и она оказалась на пороге квартиры, с внутренней стороны, где еще что-то тлело и дымилось.
– Нельзя сюда, гражданка, дайте десять минут, все очаги ликвидируем, проветрим помещение, и можно будет.
– Я… это моя квартира…
– Понимаю и сожалею, но нельзя, – пожарный схватил ее за руку и с силой вытолкал обратно на лестничную клетку. – Я только окно открыл в кухне, в комнате-то стекла сами полопались. Угарный газ еще есть, пусть выветрится.
– А книги, у меня там книги! И мой архив! Понимаете? Вы меня понимаете? Может, что-то еще можно вынести. Да пустите же!
Пожарный, молодой парень с изъеденным ветряной оспой лицом, перепачканным сажей, вновь дернул Лену за руку и вытолкал обратно.
– Товарищи, да скажите же вы ей, нужно хотя бы пять минут проветрить! Мы больше не будем проливать, а то всех нижних затопим.
– Всё сгорело, – простонала Лена и заплакала.
Ей было о чем плакать. Ее не интересовали вещи, недавно купленная на многолетние сбережения мебель, обставленная кухня, игрушки Кирилла. Даже телевизор и перевезенное со старой комнаты трюмо, ящики которого были плотно набиты цветным лоскутьем. Жалко было книги – больше пятисот томов, занимавших целых два шкафа. Она собирала их всю жизнь, часть дарили друзья, пока она писала диссертацию. Привозили их из других городов, разыскивали у букинистов, зная, что Лена работает над очень редкой темой и никак не может найти достаточно материала. Из материалов книг складывался ее архив, бесчисленные карточки, написанные на кусочках чертежного ватмана и разложенные по нескольким ящикам от почтовых посылок. На многих карточках были сделаны карандашные пометки, бесконечные уточнения и исправления.
– Сгорело, – с сожалением ответил пожарный и опустил поднятую руку.
Ему больше не хотелось задерживать эту женщину, которая потеряла всё. Бывает так: люди работают, скажем, врачами и никак не могут свыкнуться с неизбежным, со смертью своих пациентов. Или учителя, многие из которых не верят во взросление и смены интересов своих подопечных. Причем не верят совершенно искренне, без всякой наигранности, без намека на корысть или личные интересы. Так случается и с пожарными: многим из них тяжело смотреть на страдания погорельцев, на то, как к ним приходит ощущение неизбежности, невозвратности.
– Горело сильно, это всё из-за книг. Источник возгорания – розетка в комнате.
– Я же говорил – розетка, Лена, розетка, – погрозил пальцем Аркадий Ильич. – Всех нас на тот свет чуть не отправили.
– А вы, товарищ, помолчите, поддержали бы, посочувствовали, а разводите тут… – пожарный постарше, тот, что присел в углу вместе со своим коллегой и заполнял бумаги, выпрямился и строго посмотрел на Аркадия Ильича и на плачущую Лену. – Как так можно! Вы же соседи!
– Соседи, – пробурчал Аркадий Ильич.