Карьер
Шрифт:
Округлив белесые, слегка навыкате глаза, он с некоторым удивлением оглядел Агеева, и тот поспешил согласиться.
– Конечно, конечно...
– А у нас еще беспорядков великое множество. Особенно на периферии. Вот и покойник... Неплохой человек, ветеран и так далее... А порядка не признавал!
– Вот как?! – несколько фальшиво удивился Агеев.
– Именно. Пил!
– А он что, каждый день?
– Именно! И никакого внимания на общественность. Я уже не говорю про этот бондарный цех, где он работал. Там они все такие... Но я сам беседовал с ним раз, может,
– И каков результат?
– Безрезультатно! – взмахнул в воздухе шляпой Евстигнеев.
Через ограду уже перелезал Хомич с двумя бутылками в оттопыренных карманах брюк. Заискивающе или, может, виновато ухмыляясь, он водрузил бутылки на траву перед Евстигнеевым.
– Хоть вы и против, Евстигнеич, но...
– Я не против, – нахмурился отставной подполковник. – Теперь есть причина, полагается...
– Конечно, конечно, – поспешил согласиться Хомич и сказал, обращаясь к Агееву: – Покойничек тоже не против был. Сколько мы с ним тут посидели!..
– Да и ты недалеко от него ушел, – строго оборвал его Евстигнеев.
– Что делать? Такая, видно, судьба.
Все таинственно улыбаясь, Хомич принялся откупоривать бутылку, большими плоскими пальцами с трудом сковыривая с горлышка блестящий металлический колпачок.
– Что они перестали со свиными ушками выпускать? – посетовал он. – А то пока сколупнешь эту бескозырку...
– Ничего, сколупаешь. Если выпить захочешь...
– Да уж как-нибудь...
Тем временем через огород не спеша шли низенький вертлявый брюнет в синей с белыми полосами спортивной куртке и долговязый блондин в сером костюме со странным выражением вытянутого лица. Когда они подошли ближе, Агеев увидел, что лицо у блондина на одну сторону, левая щека была вся сморщена, кожа на подбородке неестественно оттянута и все лицо как будто выражало испуг или удивление. Пришедшие подошли к компании и уселись рядом: брюнет возле Евстигнеева, тотчас тихо о чем-то заговорив с ним, блондин – возле Агеева, вытянув в овраг длинные, в сандалиях ноги.
– Курите? – вынул он из кармана серого пиджака пачку сигарет.
– Нет, спасибо, – покачал головой Агеев.
– Ну а мы закурим пока, – сказал он густым басом и оглянулся. – Пока Желудков закуску несет.
Через жердь в заплоте уже лез небольшого росточка, щуплый и твердый, словно можжевеловый корень, очень живой человечек с продубленным худощавым лицом и бумажным свертком в руках. Он был в зеленой, военного образца сорочке с темным галстуком, короткий хвостик которого болтался на его груди.
– Вот закусон!
– Ну что ж, садитесь, Желудков. Хомич, налей понемногу, – привычно распорядился Евстигнеев, обрюзглое мясистое лицо которого немного уже поостыло в тени. Пока Хомич разливал, все смотрели на два стакана, кособоко приткнутые в траве, а Желудков, опустившись на корточки, разворачивал газету с винегретом и кусками селедки.
– Значит, за старшего сержанта Семенова. За его память! – провозгласил Евстигнеев, взяв стакан, и молча передал его Агееву. Второй стакан взял Желудков.
– Знаете, я не смогу, – смутился Агеев.
– Ну сколько сможете.
Он
– Ну чтоб ему там было чем похмелиться.
Евстигнеев недовольно крякнул.
– Хомич, неужели ты думаешь, что и там это самое... как здесь. Никакого порядка! Все бы вам одно и то же...
– Нет, там порядок! – блеснув быстрым взглядом, ершисто вспыхнул жилистый Желудков. – Там не то что здесь. Там как в войсках!..
– Тоже нашел порядок! – добродушно съязвил Хомич.
– А ты откуда знаешь, как в войсках? Ты что, долго служил? – нахохлился Евстигнеев.
– У меня зять прапорщик. Наслушался...
– Не говорите о том, чего не знаете! – отрезал Евстигнеев. – В войсках порядок. А вот на гражданке – далеко не всегда!
– Он знает, – подмигнул Агееву Желудков. – Двадцать пять лет отбахал.
– Двадцать восемь, к твоему сведению. Го д войны считается за два.
– На твоем месте, Евстигнеич, можно было и тридцать. Ты же в штабе сидел?
– Да, в штабе! – приосанился Евстигнеев. – А что ты думаешь, в штабе легко?
– Дюже трудно, – прижмурился Желудков и потянулся за куском селедки. – Бумаги заедают.
– А думаешь, нет? Сколько мне вести полагалось? Учет личного состава по пяти формам. Передвижения и перемещения. Журнал безвозвратных потерь. Строевые ведомости. Приказы! А наградной материал?..
– Да, видно, спина не разгибалась, – в тон ему ответил Желудков, жуя хлеб с селедкой.
– И что же ты думаешь: порой по неделям не разгибался, – все больше распалялся Евстигнеев. – У хорошего работника, который стремится выполнять положенное, всегда спина мокрая. А я никогда разгильдяем не был, можешь быть уверен.
Он обвел всех вопрошающе-настороженным взглядом, несколько задержался на Агееве, который вслушивался в перебранку с некоторым даже интересом. Все они тут были людьми, хорошо друг другу знакомыми, наверное, не раз встречались в подобных компаниях и могли позволить себе такой вот разговор. Он же тут был человек случайный и не торопился судить или рассудить их, хотел послушать, чтобы понять каждого. Они выпили и еще, хотя в этот раз Агееву уже не предлагали, и он был благодарен за это, пить он и вправду не мог, тем более водку. Видно, задетый чем-то, Евстигнеев разволновался и сказал, ни к кому не обращаясь:
– Вот некоторые думают, что только они и воевали. Если он там летчик, то уже и герой? Но в истории Великой Отечественной войны записано черным по белому, что победа была достигнута совместными усилиями всех родов войск...
– Это мы слыхали, – отмахнулся Желудков.
– Нет, Евстигнеич прав, – вдруг вставил скороговоркой полноватый брюнет. – Мы это недооцениваем.
– Что недооцениваем? – поднял голову Желудков. – Ты, Скороход, кем на войне был?
– Ну военным журналистом. А что?