Карьера Никодима Дызмы
Шрифт:
— Очень рад, что мне выпала честь познакомиться с вами. Я имел удовольствие столько слышать о вас, — заявил Кшепицкий и сел, высоко поддернув брючину.
Этот человек сразу показался Никодиму хитрым и неискренним, и Дызма решил, что будет начеку. Поэтому он уклончиво ответил;
— Люди как люди — всегда что-нибудь скажут.
— Извините меня, — заметила пани Пшеленская, — но я только от пана Кшепицкого узнала, какой вы замечательный политик. К стыду своему должна признаться: мы, женщины, в политических вопросах — невежды.
— О, зачем преувеличивать, — возразил
Дызма не знал, что сказать, и только откашлялся. Выручил его лакей, доложив, что кушать подано. Во время обеда Пшеленская и Кшепицкий, которого та называла то по фамилии, то просто Зызей, стали расспрашивать Дызму о том, что происходит в Коборове. Пшеленскую интересовало в основном отношение «этой несчастной Нины» к брату и мужу, меж тем как Зызя забрасывал Никодима вопросами о доходах Куницкого, о состоянии Коборова. Дызма старался отвечать как можно короче, чтобы ненароком не выдать свою неосведомленность в этих вопросах.
— Не будете ли вы добры сказать, явственна ли болезнь Жоржа, можно ли думать о признании его правоспособным?
— Как вам сказать… Конечно, он сумасшедший, но, может быть, он сумеет какое-то время держать себя в руках…
— Совершенно верно, — подхватила Пшеленская. — Его болезнь состоит именно в том, что у него ослабевают сдерживающие центры; но если он поймет, что это необходимо, я думаю, на какой-то срок он сможет держать себя в узде.
— Пожалуй… — промямлил Дызма.
— Опасаюсь только, — продолжала Пшеленская, — что Нина не согласится с нашими планами.
— Ну, — пожал плечами Кшепицкий, — зачем ей знать о них? Сделаем все потихоньку. Самое главное — найти ходы в министерстве юстиции, но об этом беспокоиться нечего, раз судьба послала нам в союзники пана Дызму. Не так ли?..
— Ах, как замечательно, что вы, коллега Жоржа и его друг, встретились с ним именно теперь! — воскликнула пани Пшеленская.
Пить кофе перешли в маленькую гостиную. Кшепицкий вынул блокнот и карандаш.
— Я позволил себе приготовить нечто вроде коротенького доклада, — начал он. — Разрешите?.. Так вот: в общих чертах дело представляется следующим образом. Нам известно, что аферист по имени Леон Куник, шестидесяти шести лет, сын прачки Геновефы Куник, родом из Кракова, который подозревался в свое время в скупке краденых вещей — это зарегистрировано в актах львовской полиции, — занимался ростовщичеством и впоследствии, уже будучи ростовщиком, опутал семью Понимирских и с помощью обмана лишил ее состояния…
— Пани Куницкая, — прервал его Никодим, — утверждает, что обмана здесь не было.
— Ну, конечно… Но каждый факт можно истолковывать по-разному. Хе-хе-хе… Если прокурор получит надлежащую инструкцию, ему будет ясно, как поступить. Кроме того, мы знаем, что Куник девять лет тому назад получил новое удостоверение личности и сменил свою фамилию на «Куницкий», вписав в бумаги имя отца. Это уже явное беззаконие. Далее. Всем нам известен его процесс о поставке шпал. Тогда, к сожалению, не было доказано, что этих шпал в действительности не существовало. Куницкий добился оправдания с помощью документов, подтвердивших
— Разумеется! — воскликнула Пшеленская.
— Мне тоже так кажется, — вставил Дызма, с недоверием глядя на Кшепицкого. Вспыхивающие в продолговатых глазах огоньки, постоянная игра мускулов на лице, острый профиль — все это производило впечатление настороженности, постоянной готовности к контрудару. Кшепицкий облизал кончиком языка верхнюю губу и добавил:
— Самое главное — отобрать у него Коборово. И тут начинаются трудности. Юридически его владелицей является пани Нина, а она на это не пойдет.
— Да, надо думать, не пойдет… — согласился Дызма.
— Поэтому, — продолжал Кшепицкий, — у нас остается единственный выход: Жорж должен подать на Куницкого прокурору жалобу, в которой будет выдвинуто обвинение, что Куницкий заставил его сестру дать ложные показания…
— Гм…
— Выдвинуть такое обвинение Жорж сможет лишь тогда, когда будет признан правоспособным. Поэтому следует добиться от судебных властей разрешения вторично исследовать психическое состояние Жоржа! Я советовался с адвокатом. Тот говорит, что такое переосвидетельствование в принципе допустимо. Надо только, чтобы об этом попросил кто-нибудь из родственников Жоржа.
— Я — ни за что на свете! — запротестовала Пшеленская. — Ни за что! Хватит с меня неприятностей. Только мне недоставало, чтоб мое имя трепали в газетах…
— Прекрасно, пани Фина, — ответил Кшепицкий, которого этот разговор начал раздражать. — Значит, вы считаете, что это сможет сделать Нина?
— Нет, — заявил Дызма, — Нина пальцем не шевельнет.
— А у Жоржа больше нет родственников, — заметил Кшепицкий и поднял вверх указательный палец с непомерно длинным и холеным ногтем.
— Все равно не буду вмешиваться в это дело… Все равно…
Лицо у Кшепицкого сделалось злым.
— Ладно, — сказал он сухо. — Значит, не о чем говорить. Тем самым вы поставили крест на тех сорока тысячах, которые Жорж должен вам и мне, и крест на замужестве Бибы Хульчицкой.
Наступило молчание.
— Жаль только, — добавил Кшепицкий, — что нам пришлось побеспокоить пана Дызму.
— Не могу, право, не могу! — упорствовала Пшеленская.
— Не горит! — заявил, подумав, Никодим. — Можно и отложить дело.
— А тем временем найдется какой-нибудь выход, — добавила с облегчением пани Пшеленская.
Кшепицкий вскочил.
— Тем временем, тем временем! А тем временем мне нужны деньги до зарезу!..
— Я постараюсь что-нибудь найти для вас, — промямлила в нерешительности Пшеленская.
— Ах, опять каких-нибудь пятьсот или тысячу злотых! — махнул рукой Кшепицкий.
Пшеленская покраснела.
— Может быть, отложим этот разговор до другого раза. Не думаю, чтоб это интересовало пана Дызму.
— Извините, — буркнул Кшепицкий.
— Разрешите еще кофе?
Разлив по чашкам кофе, Пшеленская заявила: