Карфаген 2020. Апгрейд
Шрифт:
Дикторшу сменяют кадры штурма, заснятые дроном Мариам — тогда на месте еще не было других журналистов. В свете прожекторов к главным входам зданий бегут вооруженные люди в черном.
Окидываю взглядом кафе: все его посетители бросили есть и вперились в экран, даже сотрудники столпились за стойкой.
Следующие кадры — работники, согнанные к забору, на одних лицах — удивление, на других — мрачная обреченность.
Следующий кадр — мальчик на носилках, щурящийся от вспышек фотоаппаратов, за ним бегут журналисты, а медики их отталкивают. Мелькает лицо Эда и растворяется в темноте.
Затем —
Мариам садится перед ними на корточки, разворачивается к камере.
— Как вас зовут?
Рыженькая с готовностью отвечает:
— Меня Эмили, а ее — Мика.
— Расскажи, как вы тут живете. Вам нравится?
Девочка кивает:
— Очень! Мы много играем, загораем и купаемся в озере. И кормят вкусно.
— А где живут взрослые дети?
Рыженькая снисходительно улыбается и смотрит на Мариам, как на дуру.
— Их переводят в другой интернат. Совсем взрослые улетают в город. Мы очень готовимся, когда узнаем, что нас собираются переводить. У нас берут анализы, потому что больные в город не попадают. И непослушные. Потом прилетает флаер, и их забирают. Говорят, там еще лучше, чем у нас.
Мариам поднимается.
— Спасибо, Эмили.
За кадром звучит тоненький голос второй девочки:
— Почему эти люди на нас напали, они ведь уйдут?
Мариам перемещается в операционную, камера останавливается на инструментах, и журналистка объясняет, что и зачем ими вскрывают. Заканчивается репортаж печью крематория. Будничным голосом она говорит за кадром: «Вот тот самый город, куда попадают эти дети, когда вырастают. Смотрите сегодня в полдень репортаж с Леонардом Тальпаллисом — человеком, возглавившим штурм питомника».
Телевизор выключается, и из-за стойки выкатывается усатый одышливый хозяин, щелкает пультом, врубает музыку. На миг замершие гости приступают к еде, но чувствуется напряжение, повисшее в воздухе.
Мариам выполнила обещание, теперь мне нужно выполнить свое
Глава 22
В осаде
Рэй подозревает, что по чипу запросто отследить человека. Но сомневается, что такой уровень доступа есть у моих врагов с третьего уровня. И все-таки просит меня к нему не соваться, чтобы не палить контору. Я же уверен, что пока еще не перешел дорогу столь влиятельным персонам, и единственное кому интересен — Братству топора, а они меня через чип не отследят. Значит, я в безопасности, пока не засветился.
Потому надеваю силиконовую маску, меняю одежду и кружу по второму уровню. К себе в общежитие идти опасно, давать показания на службе тем более опасно.
Примерно каждый час я захожу в кафе, где есть телевизор, и заказываю себе чай. Слушаю новости и, кажется, начинаю понимать, что значит
Каждые два часа зависаю в Интернет-кафе, проверяю почту. Общественность бурлит, мое имя склоняют по-всякому. А я со все более нарастающей тревогой отмечаю, что рекрутеры из ток-шоу не отвечают. И понимаю тех, кто желает покончить с ожиданием и надоедает им письмами с уточнениями.
О том, что будет, если меня не возьмут на Полигон, стараюсь не думать. Я все поставил на это шоу. Тогда все мои планы рухнут, и останется разве что бежать в Карталонию, возглавлять там повстанческое движение, а это более тернистый путь, чем тот, который я наметил.
Отправляю на официальную почту внешнего патруля письмо, что-де давать показания не приду, потому что опасаюсь за свою жизнь, если мои показания так важны, готов их предоставить в письменной форме или в виде видео послания. Увольняться не тороплюсь, чтобы можно было улететь в Карталонию.
Но при мысли об этом в груди будто бы разверзается бездна, и я пока не хочу туда заглядывать, потому что знаю, кого увижу там: Элиссу. Как бы я ни хотел, чтобы она была рядом, пока это неосуществимо: со мной ей опаснее, чем без меня.
Чем дольше проходит времени в тягостном ожидании, тем больше опускаются руки. По вентиляционной шахте, разобрав проржавевший заваренный лаз, спускаюсь на первый уровень, нахожу более-менее безопасное место, проваливаюсь в сон.
Будит меня душераздирающий женский крик. Как таракан, ползу на звук по проржавевшей трубе, пока не вываливаюсь возле мусорных баков. Я нахожусь внутри зиккурата, на грязной улице, освещенной лишь светом из окон двух расположенных друг напротив друга ульев. Между ними — четырехполосное шоссе, где с надсадным пыхтением проезжают редкие автомобили черноротых.
Знакомый текст возвращает мне желание бороться:
Зафиксировано противоправное деяние!
Бегу на женский крик. Дурные мысли ищут выход, и я рассчитываю размазать грабителей или насильников по стенке, но обнаруживаю трех проституток, избивающих четвертую, лежащую на земле. Бьют они ее ногами, и так увлеклись, что не замечают, как задрались юбки, сверкают трусы.
— А ну разбежались! — рявкаю я.
Девки поворачивают ко мне размалеванные лица и не думают уходить, одна даже упирает руки в боки, готовая дать отпор. Приходится доставать пистолет и для убедительности передергивать затвор.
— Еще раз появишься — порешим! — шипит агрессивная, напоследок плюнув на потерпевшую.
Проститутки отходят в сторону и выстраиваются вдоль трассы, приняв на их взгляд соблазнительные позы. Испытывая легкое разочарование, подхожу к избитой, помогаю ей подняться. Одета она так же, как три ее товарки: юбчонка-пояс и топ. На ее белом обрюзгшем теле наливаются красным гематомы.
Ты предотвратил преступление!
Осталось предотвратить 362 правонарушения.
Провожу ее, всхлипывающую, дрожащую, рассыпающуюся в благодарностях, до поворота и шагаю дальше, сунув руки в карманы худи. Чувствую прилепившийся к спине взгляд, полный благоговения.