Карфаген должен быть разрушен
Шрифт:
За дубом, на утоптанной площадке, играли мальчики лет семи-восьми. Катон недовольно поморщился.
— Прыгают без дела, — проворчал он сквозь зубы.
— А какая для них сейчас работа? — оправдывался вилик. — На поле колоски уже собраны. Весной, как корм для скота кончится, они листья будут рвать и овец пасти. А пока растут и сил набираются.
— Теперь в эргастул [44] , — бросил Катон, не дослушав оправданий вилика.
Посещений эргастула Катон избегал, ибо не выносил дурных запахов.
44
Эргастул — в Древнем Риме частная тюрьма для рабов.
Издали эргастул был едва виден. Стены возвышались над землей всего на два локтя, а крыша была плоской. Вилик, как ему было приказано, сушил на ней брюкву и капусту, которыми кормил колодников.
— Сюда, господин! — крикнул вилик, догоняя Катона.
Они свернули налево. Катон остановился перед спускающимися в темноту ступенями. Несмотря на ароматическую мазь, в нос ударило гнилью и мочой.
Катон зажал пальцами ноздри и храбро шагнул вниз.
Свет из зарешеченных окошек у самого потолка еле освещал унылые длинные нары в два этажа. Нижние, как и полагалось, были пусты. С верхних нар доносились стоны. Сколько ни вглядывался Катон, он не смог разглядеть лицо раба, накрытого каким-то тряпьем.
— Кто это? — строго спросил Катон.
— Пекарь, гречишка, — ответил вилик дрожащим голосом.
— Почему здесь, когда его к мельнице присудили?
— Пришиб я его маленько…
— Выйдем! — приказал хозяин.
Катон взбежал по ступеням вверх и только там вдохнул воздух всей грудью.
— Пришиб! — повторил он, глядя на волосатые кулаки вилика. — Я же тебе наказывал: «Кулаки в ход не пускай, если надо — высеки».
— Виноват! Не удержался…
— Что ты все, как попугай, твердишь: «Виноват! Виноват!» Вот я вычту с тебя стоимость этого раба.
Вилик упал на колени и захныкал:
— Не разори, господин! У жены моей здоровье слабое, детишки.
— Вставай! Я придумал. Пекарь, вижу, уже не работник. Ты его приставь к малолеткам. Пусть он их греческому учит — языку и грамоте.
Вилик разинул рот от удивления:
— Да зачем им греческая грамота?
— Дурак. Ученый раб ныне в цене. Вдвое большего он стоит, если знает греческий. Весной приеду и проверю, как грек учит.
— Теперь куда? — спросил вилик, успокоившись.
— На скотный двор!
В это время послышалось дребезжанье колес. К воротам усадьбы подъехала повозка и остановилась рядом с коляской Катона.
— А это что за гость?
Вилик молчал, лицо его стало бледнее мела.
— Отвечай! Кто это? Ну!
Вилик задрожал.
— Язык проглотил, скотина? Что ж, я и сам узнаю.
Выйдя за ворота, Катон столкнулся лицом к лицу с миловидным юношей в фартуке поверх туники.
— Чей ты? — спросил Катон, сверля незнакомца
— Я от Филоника. Он мастерскую в Кумах держит.
— А здесь ты что потерял?
— Вилик мне шкуру быка продал. Я ему же задаток дал. Он ее рабам скоблить отдал.
— Сколько?
— Денарий…
Катон порылся в кошельке и достал оттуда монету.
— Получи. И больше не имей дело с ворами, а то прогоришь.
Юноша попрощался с Катоном, сел в повозку, на кожи, залихватски свистнул, и мулы понеслись.
Катон знаком подозвал вилика. Тот, подойдя, упал ничком и стал покрывать поцелуями сандалии Катона.
Брезгливо отстранившись, Катон повернулся к вознице:
— Возьми у него ключи, а самого отведи на мельницу, к колесу. Там одно место пустует.
— Пощади! — истошно вопил вилик. — У жены здоровье слабое. Близнецы…
— А почему тебя жена беспокоит? — жестко спросил Катон. — Теперь она жена вилика, которого я пришлю. В Рим поеду сам, — сказал он вознице. — Пока побудешь за вилика.
Садясь на место кучера, он крикнул:
— А близнецов его отнесешь к молодняку.
ЛАХТУН
В то утро Публий нетерпеливо прохаживался у ворот своего дома.
Увидев Полибия, спускающегося по улочке, он бросился к нему навстречу.
— Как я рад, что ты пришел вовремя.
— У меня нет привычки опаздывать. Ведь я знал, что ты меня ждешь, тем более — тебе нужна моя помощь.
— Я выразился неточно, скорее совет. Мне известно, что ты командовал ахейской конницей и, по твоим словам, знаешь лошадей лучше, чем книги. Не можешь ли ты высказать свое мнение о коне? Он стоит в конюшне.
— С великим удовольствием, — отозвался Полибий. — Мне и теперь часто снится, что я куда-то скачу. И хотя по нашим поверьям увидеть во сне коня — к смерти, мне кажется, что Гипнос посылает мне в утешение то, чего я лишен наяву. Как у вас говорят: «Мечтает бык ходить под ярмом, а ленивый конь пахать».
— Не конь, — поправил Публий, — а кляча. Ибо в латинской поговорке, которую ты перевел, употреблено слово «кабаллус», а не «эквус». Вот мы и пришли.
С этими словами он приоткрыл ворота конюшни и скрылся. Пахнуло сеном и конским навозом. Полибий вдруг вспомнил, как он осматривал коней, решая их судьбу. За ним толпились конюхи и наездники, а кони гордо вскидывали свои прекрасные головы.
— Вот и я! — раздался голос Публия.
Он вел высокого стройного коня, белого в яблоках, с густой темной гривой и широкой мускулистой грудью. Сквозь лоснящуюся кожу просвечивали вены. Чепрак на спине был из тонкой кожи, шитой узорами и вплетенными буквами, какими — Полибий не разглядел.
— Ну и как? — спросил Публий.
— Чистокровный нумидиец! Могу тебя поздравить.
— Мне известна родословная коня, — перебил Публий. — Его дед — знаменитый Мерг, конь Масиниссы, отец — Лах — конь Гулассы, сына Масиниссы, а мать — породистая кобылица Тун. Отсюда имя коня — Лахтун. Но ты можешь дать ему и другое имя, Полибий, сын Ликорты.