Кариатиды
Шрифт:
– А ты знаешь, ты съезди в институт. Походи там, поспрашивай, среди студентов потолкайся. Сама почувствуешь, что твое, а что нет.
Я не ответила, но про себя решила, что непременно так и сделаю, пусть для этого пришлось бы прогулять школу. Надо всё увидеть самой, узнать как можно больше и сделать выбор. Сейчас это самое важное. Один шаг определит мою жизнь на много лет вперед, и некого будет винить, если я ошибусь.
– Ты серьезная стала, Яся. В детстве такая хохотушка была, а сейчас даже не улыбаешься. У тебя всё хорошо? Друзья есть?
– Всё у меня есть. – Я сунула руки в карманы. – Может, дальше пойдем? Стоим тут на одном месте…
– Да, конечно… Прости.
До самой церкви он покорно молчал – то ли и правда понял, что сказал лишнего, то ли демонстрировал обиду. А потом, словно вспомнив о чем-то, озабоченно
– А мама знает, что ты здесь?
Я покачала головой.
– Н-да. – Он вздохнул. – Город-то маленький… Может, как-нибудь по Москве погуляем? Если ты хочешь, конечно.
– Я подумаю. У меня сейчас дел полно: экзамены и все такое.
– Это понятно. Ты учись. Я верю, что ты поступишь.
Он сделал неопределенный жест, потоптался и добавил:
– Счастливо тебе, Яся. Не сердись на меня.
По дороге домой я едва удержалась от соблазна купить в ларьке шоколадный батончик, чтобы утолить голод. Маме опять задерживали зарплату, а мои деньги, заработанные на тапочках, таяли слишком быстро. Войдя в квартиру, я первым делом открыла все форточки: батареи грели по-зимнему, невзирая на календарь. Вскипятила воду, высыпала в кастрюльку суп из пакета – всё лучше, чем жевать сухие бутерброды, – и тут же, на кухонном столе, разложила учебники. Если я сделаю все уроки сегодня, то в выходные хватит времени и на уборку, и на шитье. А еще хорошо бы снова пойти в бассейн. Последний месяц спина болит сильнее обычного.
Когда буквы в тетради начали терять четкость, я встала и зажгла свет. Мне хотелось побольше успеть до прихода мамы, чтобы потом вместе готовить ужин. Она часто возвращалась с работы уставшая, особенно в такие вот оттепельные дни, когда от сильного жара батарей в полуподвале становилось душно и болела голова. Я снова углубилась в сочинение – с удовольствием: свободные темы были моими любимыми. Лучше написать десять страниц о счастье, чем три – о Печорине, эгоистичном нытике, зря растратившем годы. Я не взяла бы его в свое идеальное общество, о котором писала сейчас. Эта тема занимала меня и раньше, когда я впервые читала «Город Солнца». Там было много ерунды, но одно автор понял верно: мир погубят невежество и тунеядство. Каждый человек должен делать что-то полезное, причем исходить надо не только из его склонностей, как сказано у Кампанеллы. Если у меня абсолютный слух, это не значит, что я должна идти в консерваторию; и как я рада, что его обнаружили пару лет назад, а не в детстве. Иначе я возненавидела бы музыку. А как без нее можно жить?
Перевернув страницу, я мельком взглянула на часы – и сердце екнуло: без четверти шесть. Я и не заметила, как быстро стемнело. Где же мама? Она редко заходит в магазины после работы. Может, поручили сделать что-то сверхурочно? Нет, тогда бы она позвонила… Я включила телевизор, надеясь отвлечься; нашла что-то нейтральное, с тихой музыкой, и села на диван. Но взгляд не фокусировался, и неприятно вздрагивали мышцы: бежать, бежать. Только куда? Стрелки на часах еле двигались. Из коридора не доносилось ни звука: все соседи уже были дома.
Только бы с ней ничего не случилось.
В половине седьмого я набрала номер маминой работы. Долго слушала гудки, растягивая пальцами скользкую спираль шнура; потом опомнилась: что же это я, ведь могут позвонить, а тут занято… В комнате холодно мерцал экран. Надо было что-то делать. Я вышла на лестничную площадку и прижалась лбом к щели между створками лифтовых дверей. Виден был черный трос в ярко-желтой шахте, он подрагивал: значит, в самом низу началось движение. Звук постепенно нарастал, затем оборвался, двери чавкнули. Не к нам. Я решила считать, как считала поезда метро, стоя на платформе и мысленно кляня опаздывающего друга. Один. Два. У нас предпоследний этаж. Три. Прекрати панику. Четыре. Куда мне звонить? Кабина приближается, но я не верю, что она остановится именно сейчас, поравнявшись со мной. Пять.
– Где ты была?!
Мама делает шаг из лифта. Она слегка запыхалась, на лице смущение, но крови нет, и одежда в порядке. Зеленое пальто с меховым воротником, шерстяная шапка – мама тоже обманулась утренним снегом, последней агонией зимы.
– Ох, прости, котик. – Она быстро целует меня, щека нежная и пахнет свежестью. – Я к девчонкам зашла из отдела, а они день рождения справляют. Не думала, что так долго получится… А ты чего, испугалась?
Наверное, она права, что
Наверное, глупо вспоминать об этом и мучительно решать – идти ли мне в поход с геокружком, ехать ли на дачу к друзьям. Все равно невозможно быть с ней рядом всегда. Так я себя утешаю, а сама думаю: вот если бы отец был тут. Сильный, надежный, веселый. Как у Леньки. Мы бы все вместе запускали змеев, а дома пили бы чай за большим столом. Мама бросила бы свой архив и нашла настоящую, любимую работу. Ведь человек без этого чахнет, даже здоровый. А у нее анемия.
Я снимаю сковородку с огня. Гречка с мясом – железо, яблочный сок – витамин С. Лучше делать что-то, чем мечтать о несбыточном. Мы не в голливудском фильме, где дети заставляют родителей снова полюбить друг друга. Я ставлю тарелки на стол и улыбаюсь маме, которая выходит из ванной с полотенцем на голове.
5
Зое не спалось. Весь вечер ее мучила слабость, затылок налился свинцом – трудно было даже смотреть телевизор. После чая она легла и сразу задремала, а потом душный, путаный сон оборвался, и стало слышно, как тикают часы, словно парящие во мраке. Было уже за полночь – она чувствовала это, не глядя на циферблат, по особенной тишине вокруг и по черной пустоте окна, обращенного, как в небытие, в беззвездное небо. Зоя подождала еще, но сон не шел. В голову полезли суетные, мелкие мысли: о сапогах, которые надо сдать в ремонт, о повышении квартплаты. Во рту было сухо, от батареи тянуло жаром сауны – или саванны? Она встала, вышла на кухню, не включая света, – дочь поддерживала тут образцовый порядок, так что легко было на ощупь найти и стакан, и чайник. Спать расхотелось совсем. На полу в дальнем конце прихожей лежала бледно-желтая полоса, и Зоя, поколебавшись, осторожно приоткрыла дверь.
– Ты чего сидишь? Поздно уже.
Кудрявая голова, темневшая на фоне ярко освещенных страниц, повернулась не сразу, будто бы нехотя. Подойдя поближе, Зоя увидела, что глаза дочери красны, а лицо усталое, с розоватой полосой там, где рука подпирала лоб.
– Мне надо закончить.
– Что, трудно? – прошептала Зоя, чувствуя острую жалость оттого, что не может помочь.
– Да нет, я свое уже сделала. Это Маринке. Она много пропустила, теперь догнать не может. Предметы новые…
Зоя скользнула взглядом по тетради – сплошные формулы, какая-то китайская грамота. Яся не раз пыталась объяснить, в чем суть ее специальности под громоздким названием «Фотограмметрия и дистанционное зондирование». Это, говорила она, измерение Земли с воздуха при помощи аэрофотосъемки, радиоволн и лазеров. «А разве она еще не измерена? – удивлялась Зоя. – И глобусы есть, и карты». Ей казалось невыносимо скучным улучшать уже известное, копаться в деталях, погрешностях, миллиметрах. Нет, в том, что касается глобуса, все открытия давно позади. Каравеллы Колумба и Магеллана избороздили океан пятьсот лет назад, и «Земное яблоко» [2] созрело уже к прошлому веку, покрывшись пятнами шести материков. А нынешним ученым достаются чужие огрызки. Какой смысл тратить на это жизнь? На свете еще столько загадок – Бермудский треугольник, НЛО… Но Яся не желала слушать об этом, и Зоино сердце сжималось при мысли о том, сколько времени, сил уйдет впустую. Надо радоваться юности, а не сидеть над формулами. Ах, как быстро промелькнут эти годы, окутанные лиловой весенней дымкой. Сама она слишком рано повзрослела и в неполные сорок уже почти похоронила себя, как вдруг в воздухе снова запахло сиренью.
2
«Земное яблоко» (нем. Erdapfel) – глобус, созданный в XV веке немецким ученым Мартином Бехаймом. Считается старейшим глобусом, дошедшим до наших дней.