Карибский реквием
Шрифт:
– Ну… вы полагаете, убийца находит своих жертв в клубе подводного плавания?
– Очень даже может быть. Во всяком случае, это нечто такое, что имеет для него значение, и он вполне мог оставить деньги для Хуарес в ячейке одного из таких клубов. В ячейке, ключ от которой находится у нас. И где, вполне возможно, есть и еще что-нибудь любопытное.
– И мы взмахом волшебной палочки вычислим нужный нам клуб среди двух или трех тысяч таких клубов, расположенных на Карибах?
Не слушая священника, Даг принялся лихорадочно рыться в своем рюкзаке и наконец извлек оттуда помятый журнал. Все лучше, чем сидеть здесь
– Вот. «Апноэ 2000». На английском. Вся информация о подводной охоте, так-так, профессиональное снаряжение, так-так, список всех клубов, где практикуют подводное погружение с остановкой дыхания… С остановкой дыхания… Это требует смелости, выдержки, самообладания и желания победить среду, в которой ты – чужеродный элемент.
– Дагобер, мы теряем время, а Луиза нуждается в помощи, – вздохнул отец Леже, не отрывая глаз от зловещего кусочка плоти.
– Нет. Мы как раз начинаем тянуть за нитку, разматывая клубок. Двоих мальчишек, которые служили прикрытием Хуарес, утопили. Все сходится. Вы когда-нибудь занимались подводным плаванием с задержкой дыхания, отец мой?
– Немного, еще в молодости. Не как профессионал, просто…
– Взгляните на этот список и отметьте известные вам клубы. Выделите те, которые кажутся вам достаточно крупными, чтобы гарантировать клиентам анонимность.
Отец Леже возвел глаза к небесам, чтобы призвать их в свидетели, и взял журнал.
Васко смахнул невидимую пыль со своей футболки Версаче цвета морской волны, поменял золотые часы «Патек Филип» на спортивную модель «Брейтлинг».
– Что ты делаешь? – спросила его Шарлотта.
Она чувствовала легкое опьянение – за обедом она, похоже, перебрала. Васко в это время, нахмурив брови, с кем-то разговаривал по телефону, задавая собеседнику отрывистые вопросы. Она и сейчас продолжала пить, одна, облокотившись на перила на носу корабля, глядя, как небо заволакивают облака. Собирался дождь. Она любила дождь. Короткий, энергичный вечерний дождь. Она чувствовала себя старой и уставшей. Двадцать пять лет. Из них двадцать – борьба за выживание, за место под знойным карибским солнцем. Дождь был так нужен ее обожженной душе.
– Я узнал все, что хотел. Скажи Диасу, чтобы приготовил глиссер, – ответил Васко, натягивая жилет без рукавов, но со множеством карманов, который, как ей было известно, предназначался для особых случаев: с кровопусканием.
– Ты куда?
– Мне нужно кое-что сделать, querida. Я вернусь завтра, не беспокойся.
– Ты нашел Вурта? Где он?
– По моей информации, Вурту заплатили, чтобы он устранил твоего папашу и его девку.
– Что? Вот ублюдок!
– Не говори так о своем отце.
– Да я не о нем, а об этом мешке дерьма, о Вурте! Как вспомню, как он лез ко мне во время ужина, козел старый!
– Он лез к тебе? Черт, он у меня подавится своими яйцами!
– А мой отец знает, что за ним охотится Вурт?
– Нет. И я не знаю, как с ним связаться. Вот почему мне нужно идти. Прямо сейчас.
Шарлотта почувствовала озноб: весьма непривычное ощущение в этих жарких широтах.
– У меня плохое предчувствие.
– Не говори глупости.
Внезапно она испытала необыкновенный прилив
– Васко, я…
Она замолчала, не в силах произнести слова, которых никогда не слышала.
– Я знаю. Я тоже. До завтра.
Шершавой ладонью он коснулся ее щеки и закрыл за собой дверь каюты.
Она бросилась к графинчику с дайкири, но больше всего ей хотелось сейчас уткнуться лицом в плюшевого мишку, которого у нее никогда не было.
Фрэнсис Го, ругаясь, открыл дверь. Дождь лил как из ведра, он промок до нитки, но у порога вынужден был искать ключ, перерывая снизу доверху свой дипломат. Эта старая дура Мария-Тереза, наверное, все еще торчит у парикмахера. Он чувствовал себя совершенно разбитым. От двери он направился прямиком к бару, рассчитывая согреться стаканчиком рома. Го уже протянул руку к бутылке, когда его остановил запах горелого. Он почувствовал, как сжимается желудок и подкашиваются ноги. Он вынул из кобуры револьвер и медленно, чувствуя, что сердце вот-вот разорвется в груди, двинулся в сторону кухни, отчаянно надеясь, что это просто бытовой несчастный случай. Может, забытая на плите кастрюля. Но подгоревший металл пахнет иначе, и Го знал, он был совершенно уверен: это не несчастный случай. Это была смерть, и он шел ей навстречу. Дверь была приоткрыта. Он распахнул ее ударом ноги и мгновенно охватил взглядом все подробности.
Электрическая четырехконфорочная плита, которую он подарил жене на Рождество, была включена. Мария-Тереза, с широкой коричневой полоской грубого оберточного скотча, стянувшего рот, лежала на спине на кухонном столе. Стол был пододвинут к плите, и ее связанные проволокой руки лежали на раскаленных докрасна конфорках. Они и издавали этот запах горелой плоти. Ее грузное тело судорожно вздрагивало. Под столом растекалась широкая лужа мочи.
Го бросился к ней, чувствуя во рту нестерпимую горечь. Большие карие глаза жены безумно вращались в орбитах, кожа была мертвенно-серого цвета.
– Любимая… – пробормотал он, пытаясь развязать ее руки.
Но не успел. Его остановил сильный удар в спину, резкий толчок вперед, который бросил его на истерзанное тело жены. Одновременно он почувствовал, что его будто рассекли пополам… Не веря собственным ощущениям, он опустил глаза и увидел острие гарпуна, торчащее из груди. Гарпун… Это слово в течение нескольких мгновений прокладывало себе путь к его затуманенному сознанию, которое до сих пор не могло осмыслить то, что случилось с его женой. Гарпун пронзил ему грудь. Он хотел обернуться, но чья-то рука ударила его между лопаток, вбивая зазубренный наконечник еще глубже, и струя крови брызнула на цветастое платье Марии-Терезы.
Го тяжело рухнул на жену, распоров ее тело острым, как бритва, острием. Сзади он услышал смех. Затем почувствовал, что с него стягивают брюки, трусы, раздевают его, но не мог пошевелиться, настолько сильной была боль. Мысль о расколотых ребрах и пронзенных легких парализовала его. Чья-то затянутая в перчатку рука, проскользнув под необъятным животом, крепко ухватила его член.
– Ну что, Фрэнсис, тебе больше не хочется ее трахнуть? Вспомни, как тебе было хорошо. Вспомни, как было хорошо трахать их всех, когда они были на последнем издыхании. Давай, трахни ее!