Карл Радек и германская революция

Ватлин Александр Юрьевич

Так и не сумев потеснить «старую гвардию» в руководстве РКП(б) и Коминтерна, Карл Радек сохранял особые отношения с Троцким, видя в нем «единственный творческий ум крупного калибра среди нас»⁹ . Известна историческая легенда о том, что Радек в запале полемики на XII съезде партии заявил Ворошилову: «Лучше быть хвостом Льва (т.е. Троцкого.
– А.В.), чем задницей Сталина!»

Вошедшие совсем недавно в научный оборот документы из личных фондов Радека, Зиновьева и других оппозиционеров, оказавшиеся после 1937 года в архиве Сталина, рисуют достаточно сложную картину июльского конфликта в партийном руководстве. Конфликт начался с того, что Радек отказался передать

в ЦК КПГ телеграмму Зиновьева и Бухарина, призывавшую партию к активным действиям против фашистов. В Германии нарастал внутриполитический кризис, порожденный оккупацией Рурской области войсками Антанты для обеспечения выплаты репараций по Версальскому договору. Крайне правые силы, а также нацисты начали атаку против республиканских партий, включая социал-демократию. В этих условиях ЦК РКП(б) одобрил предложенный Радеком курс на союз КПГ с «национал-большевизмом», чтобы раскачать ситуацию в Германии и в нужный момент перехватить инициативу, провозгласив лозунг захвата власти коммунистами. Соответствующие директивы были продублированы Коминтерном.

Телеграмма Зиновьева и Бухарина фактически предлагала поменять направление главного удара - компартия должна была нанести удар по националистам, чтобы привлечь на свою сторону социал-демократических рабочих. Тем самым дезавуировалась тактика, предложенная Радеком, что и вызвало столь резкую реакцию последнего: «Не может быть двух руководящих центров - один в Москве, другой на Кавказе, - если не хотеть свести с ума берлинцев»¹⁰ . Сам факт наставлений германской партии извне никем из большевистских лидеров под вопрос не ставился.

Оживленная переписка так и не закончилась компромиссом - Радек ссылался на единодушное мнение Президиума ИККИ от 17 июля, его оппоненты считали, что он преступно тормозит революционную энергию немецких коммунистов. Сообщения из Германии в целом подтверждали тенденцию к нарастанию кризиса. Радек оправдывался: наши разногласия - не в темпах, а в оценке зрелости ситуации. Надо лишь выждать благоприятный момент «для непосредственной драки за власть в Германии»¹¹ .

Радек сумел настоять на перенесении вопроса в Политбюро ЦК РКП(б), заседание которого 27 июля 1923 года фактически оправдало его действия¹² , предложив оппонентам в переписке выяснить существующие разногласия. Это решение вызвало панику в Кисловодске - Зиновьев почувствовал себя обойденным и даже поставил вопрос о своем выходе из Политбюро. Мастер политических интриг, он повсюду видел заговоры, направленные против своей персоны. Поддержка Сталиным Радека рассматривалась им как попытка потеснить зиновьевские позиции в Коминтерне, что грозило обернуться распадом «тройки».

Свое отношение к Радеку Зиновьев недвусмысленно выразил в письмах Каменеву, направленных после 27 июля из Кисловодска: «Теперь Карлушка Радек делает склоку… Он пишет нам нахальные письма, посылая копии Троцкому… Ссылка Карлушки на единогласное постановление Президиума ИККИ - жульничество»¹³ .

Следует отдать должное политическому чутью автора этих строк, прошедшему жестокую школу выживания в эмигрантских кругах. Эпизод, связанный с мнимым благоволением Сталина к Радеку, привел Зиновьева не только к эпистолярным протестам, но и к глобальным обобщениям: «Мы этого терпеть больше не будем. Если партии суждено пройти через полосу (вероятно, очень короткую) самодержавия Сталина - пусть будет так. Но прикрывать все эти свинства я, по крайней мере, не намерен. Во всех платформах говорят о "тройке", считая, что и я в ней имею не последнее значение. На деле нет никакой тройки, а есть диктатура Сталина»¹⁴ . Поставив верный диагноз болезни, Зиновьев ошибся в оценке ее значения для судеб партии и страны - речь шла отнюдь не о легком недомогании, а о разраставшейся опухоли единовластия.

Окрыленный

своим июльским успехом, Радек начал расширять плацдарм для дальнейшего наступления. Он несколько раз обращался за поддержкой к Троцкому (который тоже находился в Кисловодске, но не общался с коллегами по Политбюро), но получал весьма уклончивые ответы. «На Вашу телеграмму о том, какой совет дать КПГ по поводу выступления 29 июля, ответить не могу, так как не располагаю информацией», - писал Троцкий 6 августа¹⁵ . Здесь же он выражал непонимание, как можно форсировать революционное развитие в Германии и в то же время сокращать Красную армию. Для руководителей РКП(б) не было секретом, что подталкивание германских коммунистов к захвату власти чревато военным столкновением со странами Антанты. Сохранявшаяся вера в пролетарскую солидарность подпитывала авантюристические расчеты на то, что при помощи новой войны удастся разжечь угасшую было мировую революцию.

Хотя надежды на близость «германского Октября» объединяли всех членов руководства российской партии, каждый совмещал их с собственными интересами. Троцкий вновь почувствовал шанс возглавить боевые порядки коммунистических армий. Его главный оппонент Зиновьев рассчитывал больше на аппарат Коминтерна, где лишь Радек был явным приверженцем Троцкого. Сформулированные Зиновьевым в середине августа тезисы о положении в Германии ориентировали РКП(б) и КПГ на подготовку решительных боев за власть в этой стране.

Сталин предпочитал держаться в тени, разделяя более осторожные взгляды Радека. Сталинские поправки к тезисам Зиновьева делали акцент на проблеме удержания власти и военно-политической помощи со стороны СССР. «Если мы хотим помочь немцам - а мы этого хотим и должны помочь, - нужно нам готовиться к войне, серьезно и всесторонне, ибо дело будет идти в конце концов о существовании Советской Федерации и о судьбах мировой революции на ближайший период»¹⁶ .

Логика фракционной борьбы в Политбюро ЦК РКП(б) вела к тому, что все участники обсуждения германского вопроса на его заседании 21 августа стремились перещеголять друг друга в левизне и остроте формулировок. Общим местом дискуссии стало признание неизбежности военных действий в поддержку германской революции и отказ от каких-либо форм политического сотрудничества коммунистов и социал-демократов в ходе ее развития. Споры развернулись лишь вокруг вопроса о назначении календарного срока вооруженного выступления. С этой идеей выступил Троцкий, но остался в одиночестве. Решением Политбюро была создана специальная комиссия для оперативного контроля за событиями в Германии и разработки масштабной программы помощи КПГ.

В прессе развернулась кампания солидарности с идущим на баррикады германским пролетариатом. В срочном порядке в частях Красной армии организовывались курсы по изучению немецкого языка, печатались топографические карты территорий, сопредельных с западной границей СССР. Современники событий вспоминали о приподнятом настроении, охватившем московскую молодежь - комсомольцы штурмовали райкомы с требованием записать их добровольцами в Германию. 13 сентября Политбюро постановило «в самом срочном порядке перебросить в Германию 10 миллионов пудов зернового хлеба»'¹⁷ в качестве стратегического резерва для будущего революционного правительства.

Значительно хуже обстояло дело с поставками оружия. Деньги, направлявшиеся на это, проедались невероятно разбухшим аппаратом КПГ¹⁸ . Прямые поставки были почти невозможны из-за отсутствия общей границы с Германией. В личном архиве Радека сохранилось письмо некоего Паукова с предложением организовать переброску винтовок при помощи советских подводных лодок¹⁹ . Автор письма был вызван в Главный морской штаб, проект после доработки отправили Троцкому, где он и утонул в бюрократической пучине.