Карл Смелый
Шрифт:
– Вспомните, любезный хозяин, – сказал Филипсон, – что для того, чтобы хорошо владеть оружием, не так нужна сила, как искусство и ловкость рук. Больше всего меня удивляет то, что я здесь вижу лук, сделанный Матфеем Донкастром, который жил, по крайней мере, сто лет тому назад. Он прославился крепостью и силой делаемых им оружий, а особенно луков, которые в настоящее время с трудом может натянуть даже английский стрелок.
– Каким образом вы узнали имя мастера? – спросил Бидерман.
– По знаку, который он ставил на всех делаемых им оружиях, и по заглавным буквам его имени, вырезанным на луке. Повторяю, меня очень удивляет, что я нашел здесь такое оружие и притом так хорошо сохранившееся.
– Этот лук всегда натирался смесью воска с маслом и содержался в порядке,
– Мое отечество, – сказал англичанин с равнодушием, – так много одержало побед, что сыны его могут, не краснея, слышать о каком-нибудь одном поражении. Но я не знал, что англичане воевали в Швейцарии.
– Не целым народом, – отвечал Бидерман, – но при жизни моего деда случилось, что многочисленный отряд солдат, составленный из людей разных племен, в основном из англичан, норманнов и гасконцев, сделал набег на Ааргау и на соседние с ним области. Отрядом руководил славный воин, по имени Ангеран де Куси, который имел какие-то притязания к герцогу Австрийскому. Для удовлетворения своих претензий он без разбора начал опустошать как австрийские владения, так и земли нашего союза. Воины его были наемные, казались не принадлежавшими ни к какой стране и столько же были храбры в битвах, сколько жестоки в грабежах. Прекратившаяся ненадолго всегдашняя вражда между Францией и Англией [15] оставила без дела большую часть этих войск, но так как война была их стихией, то они пришли искать ее в наших долинах. Небо засверкало от блеска их оружия, и солнце затмилось от полета их стрел. Они много причинили нам вреда, и мы проиграли несколько сражений. Но наконец мы сошлись с ними при Бушитольце, и кровь многих благородных всадников смешалась с кровью коней их. Высокий холм, покрывающий кости человеческие и лошадиные, еще и теперь называется английской могилой.
15
…всегдашняя вражда между Францией и Англией… – имеется в виду Столетняя война.
Филипсон, промолчав минуты две, сказал:
– Пусть они с миром покоятся! Если они были виновны, то заплатили за то своей жизнью; больше этой платы нельзя требовать от человека за его проступки. Упокой, Господи, их души!
– Аминь! – произнес Бидерман. – А также и всех прочих храбрых мужей. Дед мой участвовал в этом сражении и дрался как следует доброму воину; с тех пор этот лук тщательно сохраняется в нашем семействе. Насчет него есть пророчество, но я считаю его не заслуживающим внимания.
Филипсон хотел было подробнее его расспросить, но он был прерван громким криком изумления, раздавшимся снаружи.
– Надо идти посмотреть, что там творят эти молодые повесы, – сказал Бидерман. – Нынче у нас все делается не так, как прежде, когда молодые люди не смели ни о чем судить, не узнав мнения стариков.
Он вышел из дому, сопровождаемый своим гостем. Присутствовавшие на состязаниях молодежи разом говорили, кричали и спорили, а Артур стоял на некотором от прочих расстоянии, равнодушно опершись на спущенный лук. При появлении Бидермана все умолкли.
– Что означает этот необыкновенный шум? – спросил он, возвысив голос, которому все привыкли внимать с почтением. – Рюдигер! – прибавил он, обращаясь к старшему своему сыну. – Натянул ли молодой чужестранец этот лук?
– Натянул, батюшка, – отвечал Рюдигер, – и попал в цель. Сам Вильгельм Телль не делывал таких трех выстрелов.
– Случай, просто случай! – сказал молодой швейцарец из Берна. – Никакая человеческая сила не в состоянии этого сделать; а тем не менее слабый юноша, не имевший успеха ни в чем, на что только не пускался до этого…
– Но что же он сделал? Только не отвечайте все вдруг. Анна, ты умнее и рассудительнее всех этих повес, скажи мне, как это произошло?
Молодая девушка
– Целью был, как у нас водится, голубь, привязанный к шесту. Все молодые люди, исключая чужестранца, стреляли в него из своих луков, но не могли попасть. Принеся сюда бушитольцский лук, я сперва предложила его моим родственникам; но никто из них не хотел его принять, говоря, что если вы, почтенный дядюшка, не в состоянии были натянуть его, то уж им и подавно не сделать этого.
– Они умно говорили, – отвечал Бидерман, – но чужестранец натянул ли лук?
– Натянул, дядюшка, но, написав прежде что-то на бумажке, он положил ее мне в руку.
– И, выстрелив, неужели он попал в цель?
– Сперва он отодвинул шест на сорок сажен дальше, нежели он стоял до этого…
– Странно! – вскричал Бидерман. – Это вдвое против обыкновенного расстояния.
– Потом он натянул лук, – продолжала красавица, – и с невероятной быстротой пустил одну за другой три стрелы, которые были заткнуты у него за поясом. Первая расколола шест, вторая рассекла веревку, а третья убила бедного голубя, который взлетел было на воздух.
– Клянусь Святой Эйнзидленской Девой! – вскричал старик с видом величайшего изумления. – Если ваши глаза точно это видели, то до сих пор никому еще не удавалось так стрелять в лесных наших кантонах.
– Я повторяю, – возразил Рудольф Донергугель с явной досадой, – что все это случай, если не обман и не колдовство.
– А ты, Артур, что ты на это скажешь? – спросил его с улыбкой отец. – Случай или искусство были причиной твоего успеха?
– Батюшка! Мне не нужно говорить вам, что я совершил дело очень обыкновенное для английского стрелка, и я говорю так вовсе не затем, чтобы уколоть этого молодого невежду и гордеца, но отвечаю нашему почтенному хозяину и его семейству. Рудольф Донергугель говорит, будто бы я околдовал зрителей или случайно попал в цель. Насчет обмана, вот расколотый шест, порванная веревка и убитая птица: их можно видеть и щупать. А потом если этой прелестной девице угодно будет развернуть данную мной ей бумажку, то она увидит в ней ясное доказательство, которое вполне удостоверит вас, что еще прежде, чем натянул лук, я назначил себе три цели, в которые имел намерение попасть.
– Покажи эту бумажку, милая племянница, и разреши этим спор.
– Позвольте не делать этого, почтенный хозяин, – сказал Артур, – это плохие стихи, которые могут найти себе извинение только в глазах женщины.
– Позвольте и мне также заметить, – сказал Бидерман, – что написанное для моей племянницы может быть читано и мной.
Он взял бумажку у Анны, которая, отдавая ее, сильно покраснела. Почерк Артура был так красив, что Бидерман с изумлением воскликнул:
– Ни один сен-галленский писец лучше этого не напишет. Странно, что рука, так искусно владеющая луком, может писать такие красивые буквы! А! да, кажется, еще и стихи! Уж не странствующие ли это певцы, переодетые купцами. – Разгладив бумажку, он прочел следующие строки:
Когда мой верен будет глазИ попаду, без промаха, с трех раз:И в шест, и в шнур, и в птицу,То английский стрелок, любя красу-девицу,Исполнит, что сказал, и рад держать заклад!..Но, думая о ней, я все одно и то жеТвержу: «Красавица! один твой взглядМоих трех выстрелов дороже!»– Славные стихи, дорогой гость, – сказал Бидерман, покачав головой, – ими можно легко вскружить голову молодой девушке. Но не старайтесь извиняться; в вашей стране таков, вероятно, обычай. – И, не разбирая далее содержания двух последних стихов, чтение которых и так привело в замешательство стихотворца и красавицу, к которой они относились, он с важностью прибавил: – Теперь ты должен согласиться, Рудольф, что чужестранец, действительно, уже заранее назначил себе три цели, в которые он и попал.