Карл Великий. Основатель империи Каролингов
Шрифт:
Местоположение нового города он выбрал сам за спорной границей между Сигибургом и Эресбургом у истоков реки Липпе. Там на скрещении диких троп простиралась орошаемая водой равнина, обещавшая хорошее купание и добрую охоту. Она походила на его любимую долину Аквис-Гранум, где он был не в состоянии побывать в последние годы. Долина оседлала богатую рыбой речку под названием Падра, и Карл соответственно окрестил свой новый город дружбы Падрабрюннен, или Падерборн. Первым зданием, отмеченным сваленными стволами, была церковь.
В 776 году архиепископ Адо в своей хронике записал: «Там, где возникает Липпе, он принял всех саксов с их женами и детьми. Окрещенные, они с верой
Это необычное собрание летом 777 года энергичный франк обставил с присущим ему инстинктом ко всякого рода зрелищам. Как и у ворот Рима, его окружали епископы в полном облачении и графы в пышных одеждах. Бородатые лангобарды гордо выступали вместе с чванливыми баварами. Аббат Штурм, приглашенный освятить бревенчатую церковь, крестил прибывшие саксонские кланы скопом, гессианов, вестфалов и остфалов, стоявших по пояс в воде. Боевые знамена с изображениями дракона и креста, побывавшие в победном итальянском походе, торжественно проносили мимо бивачных костров, и монахи Штурма, обученные римским хормейстером, нараспев тянули: «Дорогу королевскому штандарту».
Столы у костров ломились от мяса, вина, пива и меда; старый Штурм самозабвенно проповедовал слово Божье. С горящими глазами, сыпавший шутками и обещаниями, Карл кружил по этому лагерному сбору. Он был прирожденным оратором, умевшим зажечь слушателей. Его массивная фигура в кожаных охотничьих штанах и волчьих шкурах вклинивалась в буйные толпы веселившихся за пивом хорошо сложенных длинноволосых саксов. Он пил рог за рогом с их вождями и неожиданно вместе с ними воспевал героев, встретивших Вотана [12] в небесных чертогах Валгаллы [13] .
12
Вотан – в древнегерманской мифологии верховное божество.
13
Валгалла (древнеисланд. «чертог убитых») – жилище павших в бою храбрых воинов.
Его чаша радости переполнилась при появлении странной кавалькады. На горячих конях с высокими седлами легко и непринужденно гарцевали всадники в посеребренных кольчугах и белоснежных одеждах. Это были арабы, вельможи ислама, прибывшие из-за Пиренеев (из самой Испании) для заключения мира с королем франков.
Никакой мастер церемоний не смог бы с таким восторгом встретить новое зрелище, как это сделал Карл, приветствуя высоких гостей. Они не только являли собой явный и бесспорный знак его растущей власти, но вышедшим из леса саксам арабы представлялись вождями из какого-то другого мира. Карл позаботился о том, чтобы новообращенные саксы заметили его важное совещание с арабскими вельможами.
Таким образом Карл нашел ответ на поставленный Штурмом вопрос о том, как король может предложить мир. Очевидно, он одержал очередную победу без боя. Безусловно, он в это верил, и тем горше были последствия этой веры, причинившие ему горе и боль.
Используя преимущество своих позднейших знаний, добросовестный Адо закончил свое повествование словами: «Витукинд и некоторые мятежные саксы отправились к норманнам, прося у них помощи против славного Карла».
Витукинд – его имя гремело по лесным дорогам во время последнего мятежа. Его не было ни на открытии церкви, ни на крещении, ни на присяге верности.
Лето 777 года имело множество благоприятных примет. Само число содержало комбинацию из счастливой цифры 7 – именно столько дней создавался мир – и такой же счастливой цифры 3 – Святая Троица. Хильдегарда родила ему еще одного здорового сына. Кроме того, он, несомненно, подружился с новообращенными упрямыми саксами. Однако на этом собрании друзей Карл в конечном счете обратил самого себя. Его переполнял готовый энтузиазм. Никто больше не называл его Кёрлом и не кривил губы в усмешке при упоминании об обстоятельствах его рождения; он стал королем на деле, а не только по имени. Образованные сарацинские вельможи не поленились отыскать его в глуши. Карл добился большего, чем сам Пипин. Он моментально подчинил себе Аквитанию и простер свою власть до папы римского Адриана.
В стране франков намечались перемены. Воспоминания о династии Меровингов, о нейстрийских и австразийских франках постепенно ветшали и покрывались пылью. Вместо них во весь рост поднималась фигура настоящего Арнульфинга. Он беспрестанно разъезжал взад-вперед. И всем, начиная с обитателей высокогорных постоялых дворов и заканчивая пастухами равнин, было хорошо знакомо обветренное лицо Карла. Он говорил с ними на их родном языке и спал на их сеновалах. Он оставлял дары у придорожных церквей. Соответственно со всех границ свободные люди стремились не столько обратиться к силе авторитета Карла, сколько увидеть его самого. Фриз с болотистых равнин, будучи остановлен дорожной стражей, говорил: «Я ищу короля Карла». А сакс объяснял: «Я человек Карла».
Это, в свою очередь, отражалось на энергичном Арнульфинге. Осознав слабость своих франков, он приветствовал новый союз. Он инстинктивно чувствовал: после Падерборна различные нации готовы объединиться под его знаменем.
Во время своих ночных бдений Карл размышлял над природой новообращенных. Они имели одну общую черту: они все были выходцами из паствы Бога. Лангобарды, бритты или саксы – все они были христиане. Возможно, со временем ему предстоит сделаться вождем одной единой нации христиан. Эту мысль Карл пока что держал при себе.
Но в его мозгу одновременно зарождалось нечто конкретное. Сначала Карл претендовал на то, чтобы называться «защитником святой церкви». И из тех девяти лет, что он правил, большую часть времени Карл провел, защищая и охраняя церкви на различных пограничных рубежах. Чем больше церквей строилось, тем больше людей искали его помощи. А значит, перед ним открывались новые границы.
Почему именно перед ним? В Европе только два других монарха обладали подобной властью. Один из них, Тассилон, помышлял лишь о том, чтобы расширить свои баварские владения; другой, Абдаррахман, эмир Кордовы, был мусульманином, а следовательно, язычником.
Карл один мог претендовать на титул «владыки христианского мира».
Когда на рассвете он очнулся от своих размышлений, чтобы пойти в церковь и помолиться, эта мысль продолжала его преследовать. Он действительно мог возглавить армию христиан. И тогда, без всяких оговорок, он мог бы править ими на законном основании.
Эта мысль очень хорошо сочеталась с его желанием покорить их всех.
Глава 4
РОНСЕВАЛЬ